Эверест

Потом я поступил в Оксфорд, сначала попытав счастья в колледже Марии Магдалины. Я решил изучать химию – именно она в последний школьный год захватила меня больше прочих наук. Я до сих пор не могу сказать, почему я выбрал именно колледж Магдалины. Видимо, из-за его безупречно прекрасной готической башни, возведённой Уильямом Орчардом в конце XV – начале XVI века в качестве первого здания только-только основанного учебного заведения. В колледж меня не приняли из-за неуспеваемости по гуманитарным наукам. У меня была вторая попытка – и её я использовал успешно, став студентом Мертон-колледжа, ещё более старого и заслуженного – кажется, он был основан в XIII веке архиепископом Рочестерским

В колледже мне пришлось довольно трудно. Большая часть теоретических наук, преподаваемых там, была мне совершенно неинтересна и, более того, непонятна. Философские рассуждения влетали мне в одно ухо и вылетали из другого. Кроме того, включилась моя детская необщительность, приведшая к тому, что мои однокурсники посмеивались надо мной, называя тугодумом и дуболомом. Действительно, на экзаменах по гуманитарным, а порой и по техническим предметам я что-то мычал, отвечал короткими, безграмотными фразами, терялся. Зато руками я мог сделать всё, что угодно, – по наитию, интуитивно. Я мог собрать стрелковое оружие из куска трубы и нескольких проволочек, мог сконструировать прибор для любого химического опыта, да и сам опыт провести блестяще. При этом я далеко не всегда мог написать формулы реагентов. Просто я знал, сколько и какого вещества нужно, чтобы добиться требуемого эффекта.

Зато в Оксфорде снова проявился мой спортивный талант. В 1923 году я, наконец, стал лидером Оксфордской команды по академической гребле, и мы вырвали у Кембриджа победу – первую за десять лет. Правда, звучит это несколько громче, чем есть на самом деле. Во-первых, во время войны соревнования не проводились, а во-вторых, до того мы одержали пять побед подряд (я говорю «мы», несмотря на то, что в то время был ещё ребёнком и отношения к тем победам не имел).

Местная газета опубликовала письмо некой восторженной зрительницы, в котором были, в частности, следующие слова: «Они были почти как боги! Мы просто встали и смотрели на них с обожанием…» С одной стороны, мне были приятны эти слова – адресованные мне в той же мере, в какой и моим соратникам по Оксфорду. С другой же стороны, я ощущал их преимущество надо мной – как возрастное, так и в смысле жизненного опыта. Большая часть гребцов была старше меня на пять-шесть лет, при этом они учились со мной на одном курсе. Вы, конечно, догадались о причине подобной разницы в возрасте – это была война. Они вернулись с Западного фронта, умытые кровью и пеплом, видевшие смерть и победу, я же в это время отсиживался в тылу. Поэтому я чувствовал, что восхищение болельщицы в первую очередь адресовано им и лишь во вторую – мне, хотя в плане гребли мне не было равных.

Это была моя последняя регата. В гонке текущего года я участия не принимал, так как был занят подготовкой к экспедиции. Горы стали для меня важнее, чем вода, – мог ли я представить подобное ещё два года назад? Нет, не мог. Впрочем, я не мог даже представить себе, что существует такой человек как Джордж.

Любовь

За время обучения у меня сформировалась странная репутация. С одной стороны меня любили, с другой – надо мной смеялись. Я очень силён физически, поэтому некоторые границы преступать попросту боялись, но при этом я в жизни не обидел и мухи, предпочитая покинуть поле боя вместо того, чтобы вступать в драку. Теряясь, я не мог связать и двух слов, но при этом умел делать такие вещи, которые моим однокурсникам и не снились. Ко мне приходили чинить разбитые бинокли и другие приборы, за это мне давали списывать сочинения по английской литературе, в которой я не понимал ровным счётом ничего. «К твоим золотым рукам – да золотую бы голову!…» – печально сказал один из преподавателей. Что ж, я на него не в обиде, я и сам прекрасно знаю, какое произвожу впечатление на людей.