Евгений Иванович Якушкин (1826—1905)

Насколько можно судить по письмам его друзей, молодой Якушкин «баловался» также и сочинительством. Так, из письма к нему П. А. Ефремова мы узнаем, что тот читал какие-то произведения Евгения Ивановича. Он благодарит друга «за произведение Вашей музы». «Я еще прежде, — пишет он, — имел «драматическое сцепы», оканчивающиеся этим стихотворением, которое всем без исключения весьма нравилось, но я не знал, что это произведение Вашего пера».^{53} К сожалению, разыскать эти сочинения не удалось, по всего вероятнее, что Евгений, так же как и его приятель Ефремов, выступал в жанре литературной пародии.

В конце московского периода жизни Якушкина он представляется нам еще молодым, но уже вполне зрелым человеком, со сложившимися убеждениями, научными интересами, идеалами. Стойкий последователь Герцена, его «русского социализма», ставящий интересы парода превыше всего, верный в дружбе, непреклонный во всем, что он считал своим долгом, и вместе с тем веселый, остроумно-насмешливый, даже порою ядовито-остроумный, он был обаятельной личностью в полном смысле этого слова.

Вдова декабриста А. В. Ентальцева, хорошо его знавшая, писала И. И. Пущину (1858 г.): «Евгения я люблю, хоть он мало про кого говорит хорошо. Ну, да это уж можем и сами ценить и понимать людей; это не мешает видеть Евгения веселым и добрым человеком».^{54}

Глава 2 ЯРОСЛАВЛЬ

В 1859 г. Е. И. Якушкин навсегда покидает Москву и поселяется в Ярославле. Что побудило его, коренного москвича, связанного с этим городом множеством дружеских уз и научных интересов, уехать в провинцию? Прежде всего, конечно, нужда. Якушкин был так беден, что не мог по просьбе Ефремова пойти к фотографу «но неимению одежды, сколько-нибудь приличной».^{55} Служба оплачивалась скудно, копились долги. В сущности, столбовой дворянин но происхождению, Якушкин по социальному своему статусу был разночинцем, всецело зависевшим от службы и литературного заработка. Последний, впрочем, был весьма незначителен. Получить в Москве хорошо оплачиваемую должность он не мог хотя бы потому, что был на дурном счету у властей. Мы уже говорили, как московская полиция относилась к «филипповцам», посетителям дома Якушкина. Сам же Евгений Иванович считался человеком крайне неблагонадежным. В рукописном отделе Пушкинского дома хранятся секретные бумаги сенатора Л. Л. Закревского (в то время московского генерал-губернатора), в том числе «Список подозрительных лиц в Москве», среди которых числится «Якушкин Евгений Иванович, сын ссыльного Якушкина, прикосновенного к 14 декабря 1825 года».^{56} При такой репутации Якушкину в Москве было не на что рассчитывать. По получить высокооплачиваемую должность в провинции оказалось тоже не так-то просто. Для этого нужна была «рука» — покровительство человека, обладающего государственной властью. Такой человек нашелся. Это был дядюшка Евгения Ивановича (муж его тетки Пелагеи) — всесильный М. И. Муравьев. Взаимоотношения неблагонадежного в политическом смысле молодого человека, сына «государственного преступника» с одним из самых свирепых душителей свободы — настолько любопытный эпизод, что о нем стоит сказать особо.

Известно, что Муравьев в молодые годы был декабристом (и даже одним из видных деятелей движения) и привлекался к суду. Однако ему удалось оправдаться, и он медленно, но верно делал карьеру. В интересующие нас годы он был министром государственных имуществ. Известный публицист и общественный деятель Н. В. Шелгунов, которому довелось служить под началом Муравьева, говорил, что он «не был ни администратором, ни реформатором, он был разрушитель и умел ломать превосходно».^{57}