Евгений Иванович Якушкин (1826—1905)

«Для русской жизни, — писал много лет спустя сын Е. И. Якушкина, — имело особое значение то обстоятельство, что при общей реакции и усиленном ренегатстве несколько человек, уцелевших по разным причинам после катастрофы 14 декабря, оставались среди смущенного общества, среди шатании и отступничества представителями освободительного движения двадцатых годов, выражали свои убеждения, насколько это было возможно, будили общественную мысль и общественную совесть. Благодаря этим немногим лицам идеи двадцатых годов вернее сохранились и затем легче дошли до молодого поколения, преемственно выразившись в нарождавшемся новом движении. Это были те библейские праведники, которыми спасался город… В числе этих немногих представителей преданий разбитого, но не побежденного освободительного движения видное и независимое место занимал И. Я. Чаадаев». Он «выступал со словом обличения против пошлости, против отступничества, он проповедовал, он обличал, он рассказывал более молодым людям в поучение о времени своей молодости, о политическом движении при Александре I, о тайных обществах, о декабристах, об их деле».^{119} Нет сомнения в том, что рассказ Вячеслава Евгеньевича основан на воспоминаниях отца, который и был одним из этих молодых людей, более чем внимательных слушателей «басманного отшельника». Огромный интерес к людям 14 декабря, уже заложенный семейными преданиями, еще более укрепился у юноши под влиянием бесед с Чаадаевым.

Петр Яковлевич Чаадаев.

Портрет Козима (?). Середина 1840-х гг.

Чаадаев был не только мыслителем, по и блистательным рассказчиком, что засвидетельствовано многими его современниками. Но он никогда не записывал воспоминаний, которыми так часто делился в своих беседах. Молодой Якушкин, прекрасно понимая, какое значение для потомства имели бы такие записки, много раз просил Чаадаева начать писать или диктовать ему мемуары. Наконец несговорчивый философ дал свое согласие. Однако только лишь приступили они к работе, как внезапная смерть настигла вполне, казалось, крепкого Чаадаева. Так этот замысел и не был осуществлен. Почти полстолетия спустя Якушкин с сожалением рассказывал об этом, считая одной из самых своих горьких неудач то, что он не успел записать рассказы Чаадаева.^{120} Но он передал их своим детям и друзьям, и в 50-летнюю годовщину кончины Чаадаева представитель третьего поколения этой замечательной семьи рассказал русской читающей публике о той роли, которую сыграл опальный философ в эстафете передовых идей.

Нет сомнения в том, что Евгений с молодых лет пользовался замечательной библиотекой Чаадаева, не имевшей себе равных по составу книжного фонда. Библиотека эта была сравнительно невелика — около трех тысяч томов, намного меньше, чем библиотеки Соболевского, Полторацкого и даже менее крупных библиофилов того времени. Но состав ее был самый изысканный. Не так давно Государственная Библиотека СССР им. В. И. Ленина (ГБЛ) издала каталог этого собрания. Правда, в нем учтено лишь около половины первоначального состава (да и это удалось собрать лишь благодаря многолетним героическим трудам сотрудников Отдела редкой книги), но представление о библиотеке философа можно все же составить. Авторы описания отмечают как необычную для того времени черту почти полное отсутствие сочинений французских философов-энциклопедистов, с очной стороны, и весьма значительное количество религиозно-философской литературы — с другой. В этом одно из главных отличий собрания Чаадаева от библиотеки того же Ивана Дмитриевича Якушкина, в которой как раз сочинения французских просветителей занимали ведущее место. Дело в том, что это восстановленное нашими книговедами собрание — вторая библиотека Чаадаева. Первая же, проданная им перед заграничным путешествием 1821–1826 гг.,[2] была, по всей видимости, похожа на собрание Якушкина, ведь оба они вывезли свои библиотеки из походов 1812 г. Вторую свою библиотеку Чаадаев также начал собирать за границей, но теперь она отражала новые для пего интересы — его увлечение философией истории и поворот к религиозному миросозерцанию. Когда в 1826 г. Чаадаев возвратился в Россию, властям уже было известно, что в молодые годы он был членом декабристской организации. Он не был арестован (суд над декабристами уже был завершен, и новые аресты создали бы невыгодное для правительства впечатление массовости революционного движения), но на границе был подвергнут тщательному обыску. Жандармов поразило, что среди привезенных им книг имеется большое количество богословских сочинений — явление непривычное и для светского человека даже «неприличное». Чаадаеву пришлось давать письменные объяснения по этому поводу.[3] Между тем среди этих сочинений были произведения основателя христианского социализма Ф. Р. Ламеппе, которого Чаадаев знал лично и глубоко чтил. Только невежество наших доморощенных аргусов было причиной пропуска этих сочинений среди других книг, принадлежавших Чаадаеву.