Евгений Иванович Якушкин (1826—1905)

Искать тут тайн, по нашему глубокому убеждению, не приходится, и сам Иван Дмитриевич, и близко знавшие всю эту историю декабристы (Басаргин, Оболенский) дают ей простое и самое правдоподобное объяснение: Якушкин пожертвовал своим счастьем и счастьем жены ради детей. Вот и все. «Он уверен был, — писал Е. И. Оболенский, — что воспитание и любовь матери — первые и лучшие проводники всех лучших чувств, — чувство высокое, самоотвержение полное!».^{13}Было и еще одно обстоятельство психологического порядка, которое, вероятно, повлияло на это его решение. Иван Дмитриевич вырос без отца. Его воспитанием занималась мать, Прасковья Фелагриевна, урожденная Станкевич, женщина, по-видимому, не совсем обыкновенная. Так, уже будучи смертельно больной и зная об этом, она писала арестованному сыну, чтобы он не беспокоился о ней и что у нее все хорошо. В сознании Якушкина воспитательницей детей была мать и только она. Поэтому он и не представлял себе, что можно разлучить детей с матерью. Когда же тоска по молодой жене стала нестерпимой и он захотел соединиться с ней, несмотря ни на что, было уже поздно. Анастасия Васильевна уже не могла получить разрешения на поездку. Надо отметить, что отказ мужа принять ее без детей сильно уязвил молодую женщину и повлиял на всю ее жизнь. Не получив от правительства разрешения ехать с детьми, а от мужа — разрешения ехать без детей, Анастасия Васильевна оказалась в положении, едва ли не более тяжелом, чем другие жены декабристов. Это понимал и муж. «Мне приходилось, — писал он впоследствии, — вторично принести ее в жертву общим нашим обязанностям к малолетним детям; я при этом совершенно растерялся».^{14} Можно себе представить, как «растерялась» молоденькая женщина, почти девочка, выданная замуж в 15 лет, а в 18 оставшаяся «соломенной вдовой». Дело кончилось тем, что она даже перестала писать мужу, предоставив это матери. И. И. Пущин писал Н. Д. Фонвизиной 13 июня 1842 г.: «Понимаю, с каким чувством Вы провели несколько дней в Ялуторовске. Иван Дмитриевич тоже мне говорит о Вашем свидании. Наши монашенки привезли ему письмо от тещи, жена даже не хотела писать. Тоска все это, но мудрено винить ее. Обстоятельства как-то неудачно тут расположились, в ином виноват сам Якушкин. Теперь они совершенно чужие друг другу».^{15}

В 1832 г. правительство предложило взять сыновей Якушкина в военно-учебное заведение и воспитать их на казенный счет. Отец решительно воспротивился этому и отверг «монаршую милость», хотя, вероятно, предполагалось, что в случае согласия жена сможет соединиться с ним.

Так Евгений остался на попечении матери.

Анастасия Васильегша Якушкина.

Миниатюра неизпестного художника. 1820-е гг.

Иван Дмитриевич не ошибался, полагая, что юная мать «могла дать истинное направление воспитанию сыновей». Ум, доброту, обаяние, несравненную красоту — все дала природа Анастасии Васильевне. Она оказалась и превосходной воспитательницей, вырастившей сыновей трудолюбивыми и свободолюбивыми людьми, внушившей им высокое уважение к сосланному отцу и к делу, за которое он пострадал. Сыновья ее обожали. «Я не встречал женщины лучше ее, — писал Евгений. — Она была совершенная красавица, замечательно умна и превосходно образованна. Ее разговор просто блистал, несмотря на чрезвычайную простоту ее речи. Но все это было ничего по сравнению с душевной ее красотою. Я не встречал женщины, которая была бы добрее ее. Она готова была отдать все, что у нее было, чтобы помочь нуждающемуся. Все добро, которое она делала, делала она не потому, что этого требует религия, или по убеждению, что хорошо делать добро, но просто без всяких рассуждений, потому что не могла видеть человека в нужде и не помочь ему… Она одинаково обращалась со всеми, был ли это богач, знатный человек пли нищий, ко всем она относилась одинаково. С независимым характером, какие встречаются редко, она при всей своей снисходительности никому не позволяла наступать себе на ногу, да редко кто на это и отваживался, потому что ее тонкая, но острая насмешка сейчас же заставляла человека отступить в должные границы. В то время всякого произвола ее глубоко возмущало всякое насилие, она высказывалась горячо и прямо, с кем бы ей ни приходилось говорить».^{16} Неизвестно, сказалась ли тут «природа» или таковы были плоды воспитания, но только Евгений полностью унаследовал эти качества, вплоть до насмешливости. Его доброта, высокая принципиальность, ум, независимость впоследствии будут отмечены всеми, кто встречался с этим достойным сыном своих родителей.