Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Его (Герасимова) бытовой реализм в пантомиме не нуждался»[299]). Вдобавок ко всему первым оппонентом на защиту харитоновской диссертации назначен одиозный литературовед Александр Дымшиц, до 1968 года заведовавший кафедрой на сценарно-киноведческом факультете ВГИКа и имеющий мрачную репутацию сталиниста и противника любых новаций. Между тем, как указывает Денис Ларионов, «в советской ситуации начала 1970-х годов диссертация Харитонова была не только новаторской, но и нарушала ряд неписаных правил. Семиотика тогда была методологией, находившейся под явным идеологическим подозрением у властей. <…> Идея „чистого“ искусства, выражавшего освобожденную от социальных значений эмоцию, противоречила фундаментальному советскому эстетическому принципу, согласно которому даже музыка требовала объяснения и пересказа»[300].

Но, несмотря на страхи и нервы, на Дымшица и Герасимова, на неоднозначный статус семиотики, на отсутствие в «практическом разделе» работы «Доверчивых и вероломных» (поставить их так и не успели), защита проходит очень гладко; «на защиту собралось много заинтересованного народу. <…> Защита прошла успешно <…> научный язык, семиотический подход, эрудиция, все было на высоте», – вспоминает Вячеслав Куприянов[301]. И, судя по всему, уже тогда диссертация Харитонова казалась нерядовой и необыкновенной; внимательные слушатели могли обнаружить в ней целый конгломерат остроумных идей и помимо «структурализма»: пантомима как «драма органического молчания» (459), выражающая человеческие аффекты; рождение пластического действия из непроизвольной реакции на потерю равновесия (462); восходящий к Айседоре Дункан и Александру Румневу «канон динамического противопоставления» (460–466); тела актеров, существующие на сцене в страдательном и действительном залогах (454–455); знаки свободного танца, не соотносящиеся ни с чем вне композиции и потому не подлежащие пересказу (466–471); воскрешение «стершихся этимологий» в привычных жестах вежливости и этикета (444); пример превращения детской загадки про волка, козу и капусту в пластическую новеллу, напоминающую о Боккаччо (449–451); «Цвет граната» Сергея Параджанова, помогающий интерпретировать кинофильмы в качестве танцев (456–457); и многое, многое другое. Будут зачитаны комплиментарные отзывы литературоведа Ольги Ильинской и филолога Владимира Бахмутского («Диссертация Е.В. Харитонова отличается серьезностью, глубиной и редкой последовательностью теоретической мысли»[302]), театроведа Марианны Строевой («оригинальное теоретическое исследование, посвященное теме, в нашем искусствоведении мало изученной»[303]), Вяч. Вс. Иванова («сжато и ясно изложена оригинальная концепция пантомимы, основанная на глубоком изучении современной и классической литературы, вопроса и работ по эстетике и семиотике»[304]); Сергей Герасимов скажет, что диссертация «бесподобна», хотя совершенно ему не понятна; новоиспеченному кандидату искусствоведческих наук подарят цветы, а дружеская пирушка в квартире Харитонова завершится дракой между фольклористом из МГУ Федором Селивановым (мужем Елены Гулыги) и Вячеславом Куприяновым[305].

Триумф, однако, оказался недолгим; по всей видимости, на момент защиты Харитоновым диссертации (май 1972-го) Герасимов уже знал, что кафедра пантомимы во ВГИКе будет упразднена. Как и двумя годами ранее, все начинается со скандала на отчетных студенческих экзаменах (в июне 1972-го)[306]; Харитонова обвиняют в подмене нормальной советской пантомимы – служащей целям развития нормальных советских актеров – странными и явно несоветскими «хепенингами»[307]. Любые попытки оспорить обвинения бесполезны и бессмысленны – с начала 1960-х, когда вгиковский третьекурсник Харитонов открыл для себя «свободный танец», слишком многое переменилось. Умер Лев Кулешов, специально для Румнева создававший кафедру пантомимы в 1944 году; умер сам Румнев, при жизни которого никто бы эту кафедру не тронул; умер и Ромм, твердо отстаивавший необходимость преподавания пантомимы во ВГИКе. Теперь Сергей Герасимов добивается своего – Харитонова увольняют, а предмет «пластическое мастерство актера» навсегда исчезает из учебного плана института.