Мысли, волновавшие теперь графиню, нисколько не беспокоили Евгению. Она никогда не спрашивала, откуда брались средства для подобного образа жизни и для великолепных нарядов, едва догадываясь, что для этого нужны деньги и даже довольно большие; а нежная матушка ни разу не дала почувствовать своей дочери, что после смерти Генриха она находилась в затруднительном материальном положении.
Теперь нужно было открывать новые источники, чтобы вести жизнь в Париже на широкую ногу. К счастью, графиня принадлежала к числу тех натур, которые не особенно любят ломать себе голову из-за завтрашнего дня. Она рассчитывала на то, что и в будущем, вероятно, найдется немало благородных людей, желающих самым деликатным образом принести жертву испанской графине за приятные часы, проведенные у нее.
Недавно еще один какой-то русский сановный богач подарил любезнейшей графине великолепный букет, в котором она нашла несколько тысяч билетов лондонского банка; она приятно улыбнулась при виде такого внимания, за которое могла не благодарить, так как благодетель уже уехал; и с. материнской нежностью постаралась скрыть от дочери это доказательство признательной дружбы.
И Карл Мальбору, не объявляя своего имени, прислал матери и дочери по драгоценному ожерелью; одно было усыпано бриллиантами и смарагдами, а другое же, предназначавшееся для Евгении, все состояло из жемчуга, в середине которого блестел крест, осыпанный тридцатью двумя бриллиантами.
Стоимость этих двух ожерелий была очень велика, но что стоило Для богатого графа эти тысячи талеров, если с их помощью он мог Доставить удовольствие дамам, с которыми проводил самые приятные вечера.
Лорд Кларендон тоже не забывал некогда любимую им госпожу Монтихо. Этот англичанин был настолько умен, насколько и благороден; и если бы легкомысленные знакомства, завязываемые графиней, не заставили его отшатнуться от нее, то он был бы и теперь ее верным и постоянным защитником. Этот любящий и высокообразованный человек не мог видеть подобного образа жизни графини. Как он ни уговаривал ее, как ни просил, но все было безрезультатно, его советы принимались графиней с такой иронической улыбкой, что даже и этот человек потерял всякое желание вмешиваться в ее жизнь.
Он еще до сих пор аккуратно присылала ей довольно значительные суммы денег, но их едва хватало на три или четыре дня. Для такой жизни, какую вела графиня Монтихо, необходимы были миллионы; пожертвования одного поклонника не могли быть достаточными, чтобы удовлетворить жизненную потребность этого дома.
Евгения, казалось, была здесь повелительницей, все и вся преклонялись перед ней, доставляя гордой девушке этим удовольствие. Она располагала всеми, как только хотела, стоило им появиться в салоне ее матери. Каждый старался не только сказать ей какой-нибудь комплимент или любезность, но и показать свое горячее поклонение; некоторые действительно поклонялись красавице, так как ее красота в самом деле была поразительной и привлекательной; другие же делали это просто из привычки и из интереса к любовным похождениям; но ни те, ни другие не достигали своей цели. Умная и кокетливая Евгения щедро одаривала обожателей своей очаровательной улыбкой, но в душе посмеивалась над их глупыми надеждами. Она была той опасной Дианой, которой предсказали, что один из принцев разобьет ее гордость. До сих пор этот принц еще не появился.
В ту ночь, когда Евгения в мадридском замке услышала разговор Нарваэса с маркизой де Бельвиль и когда затем она была покинута герцогом Альба, она поклялась возвыситься над всеми, показаться в таком блеске, чтобы все кругом завидовали ей, и эта клятва поддерживала ее повсюду и казалась ей высшей целью ее жизни; ее мать еще больше помогла укрепить и развить эти смелые надежды.
Чем прекраснее и воодушевленнее были ее темно-голубые глаза, в которых, казалось, сверкало целое море любви и чувства, чем привлекательнее был ее взгляд и звонкий голос, тем она была опаснее, потому что все, что выражали ее глаза и произносили ее губы, было рассчитано на то, чтобы победить и подчинить окружающих силе своей женской красоты.
Евгения была избалованной; она повсюду видела искреннее обожание и перестала сомневаться в силе своей красоты. Она верила в себя. Ей никогда не приходило в голову, что кто-нибудь может оставаться равнодушным при виде ее. Это равнодушие, если светская красавица его и замечала, выводило ее из себя, и поэтому она, вероятно, и чувствовала живейший интерес к дону Олимпио Агуадо. Мучительное сознание, что он любит и предпочитает ей другую и что дочь простого смотрителя замка хвалится его любовью, не давало ей покоя. На протяжении нескольких лет она ничего не слышала о Долорес; по слухам, она находилась здесь, в Лондоне, но этим слухам
Евгения не придавала никакого значения. Почему же дон Олимпио так избегал салон графини Монтихо?