Эвмесвиль

Закончил: «Историю Александра Великого» Дройзена. Я добавил к ней его же «Историю диадохов» — пользуясь тем экземпляром, в котором отец и брат уже оставили свои замечания. Я хотел особенно еще раз присмотреться к Эвмену, образ которого должен отразиться в романе. / Историю можно воспринимать также как возвращение крупных фигур во все более слабеющих воплощениях: боги дают меру героям, герои — царям. До Трои герои решают конфликты богов, которые правят над и под ними, и выступают зримо. С походом же Александра Македонского возвращается Троянская война, великое столкновение Запада и Востока. Александр — это Ахилл; его скорбь по Клитию, в гневе убитому им, напоминает скорбь Ахилла по Патроклу. Эвмен обладает чертами хитрого Одиссея, Деметрий вступает в Афины подобно хозяину праздника Диониса.

Сам же Венатор, когда хочет сказать, что вызывал в луминаре образы исторических персонажей, употребляет слово «цитировал», которое, как объясняет в своем труде Вико, изначально значило «называть по имени, восхвалять (богов)» (с. 196):

С этого первого мгновения всех вещей человеческих должны были языческие люди начать восхваление богов в том смысле, в каком говорит древнее латинское право — «цитировать», называть по имени…

* * *

Здесь я позволю себе маленькое отступление. Мартин Венатор, среди прочего, представляет себя анархом-декадентом в Париже конца XIX в. Через несколько лет после публикации «Эвмесвиля», в 1985 г., Юнгер закончит роман — будто бы чисто криминальный — «Опасная встреча», над которым работал с 1947 г. Действие этой книги разворачивается в Париже около 1888 г. (поскольку в ней упомянут известный убийца Джек Потрошитель), и она буквально кишит образами всевозможных анархов: там есть и вор, и убийца (он же самоубийца), и просто декадент, и анархи-«профессионалы» — переведенный в полицию армейский офицер Этьен Лоран и сыщик инспектор Добровски. В контексте нашего анализа романа «Эвмесвиль» интересно упоминание о том, что один из персонажей, ротмистр Гольдхаммер, в молодости писал диссертацию по праву на тему «Понятие суверенитета в государстве и у Единственного» и, соответственно, «восхищался Гоббсом и Штирнером» (с. 253). Встречаются там и другие термины (или образы), знакомые нам по «Эвмесвилю»: «охота» и «охотник» («Добровски принял на себя сущность охотника…», там же, с. 197), «первобытный лес» (реплика того же Добровски: «Среди людей нет ничего невозможного. <…> Мы все находимся в первобытном лесу…», там же, с. 243), «зеркальное отражение» (там же, с. 244; это место имеет явную перекличку с финалом «Эвмесвиля»):

Там, где ива соприкасалась с рекой, она граничила со своим зеркальным отражением: со второй ивой, более темной. Казалось, что образ и отражение поменялись местами — ива в реке была реальнее.

Создается впечатление, что целью Юнгера при написании этого романа было изображение специфической исторической ситуации, когда между индивидом и государством еще сохранялось некое равновесие: индивид сам пытался осуществить свое право (путем убийства или дуэли), а государство ему не очень препятствовало — во всяком случае, в этом романе после раскрытия преступления (и самоубийства убийцы) уголовное дело прекращают к вящему удовольствию как заинтересованных частных лиц, так и государственных органов. «Эти бретонцы вроде Моклерка и кучера, да и прапорщик тоже, имеют другое ощущение права, они привыкли стрелять из-за изгороди, они не остановятся перед ложной клятвой и будут стоять друг за друга» (там же, с. 276; курсив мой. — Т.Б.).

* * *

Что касается Мартина Венатора, то он, присматриваясь к Кондору и двум его ближайшим помощникам, обнаруживает в этой троице все более странные черты — к их лицам как бы прилипли разные исторические и мифологические маски: