Эволюция любви

Однако плоскость трансцендентности (надмирности, сверхчувственности, абсолютности и бесконечности бытия) не может отражать любовь как смысл человеческого бытия, не удаляя (не очищая) любовь от самой жизни, не делая ее самодовлеющей абстракцией. И вот уже Августин Блаженный, крупнейший представитель и завершитель латинской патристики, подобно платоникам, подразделяет любовь на земную, нечистую, плотскую, увлекающую человека ко всему преходящему, а в результате – в глубины ада, то есть любовь-вожделение, и на любовь святую, которая поднимает человека к высотам, воспламеняя жажду вечного, непреходящего, неумирающего. Святая любовь возносит на небо. Объясняя новозаветные идеи любви к личному Богу и к ближнему человеку, Августин постоянно утверждает, что любовь к людям не самодостаточна, она лишь путь к Богу. «Любовью я называю, – пишет он, – стремление души наслаждаться Богом ради него самого, а собою и ближними – ради Бога, вожделением же – стремление души любить себя и ближнего, и всякий иной предмет не ради Бога». И поскольку сердце – инструмент любви, постольку оно должно отвечать возможности святой, духовной любви, и поэтому должно быть чистым. Истинную чистоту сердца усматривает Августин не в ритуальной культовой чистоте (как у древних евреев), а в духовном смирении, уничижении и в послушании. Чистое сердце любит всепрощающей любовью.

Это, конечно, потрясающе красивая абстракция, ибо что это значит для человека: наслаждаться Богом ради него самого? Кто (не рассуждал, а) жил в святой любви и прошел этот путь до конца? Может ли всякий идти этим путем? Ведь Христос явился не ради избранных, но ради всех. На избранничество же мы определяем себя сами.

Если верно, что в святой любви надо ЖИТЬ, то святая любовь, имеющая своим результатом единение с Богом, не может оставаться совершенной абстракцией, всякая любовь, согласно своей природе, заключает удовлетворение, усладу чувств. Поэтому абстракция святой любви требовала своего чувственного выражения и была раскрыта как «духовная эротика», притязающая полностью подменить собой эротику телесную.

Книги Ветхого Завета включают множество мотивов вожделения и плотской любви, в отношении которых в период византийских отцов наступило время «одухотворения». Особой виртуозностью в деле «одухотворения» ветхозаветной эротики отличался Григорий Нисский, посвятивший большое сочинение разъяснению «Песни песней Соломона». Под невестой, вожделеющей в Песне песней своего жениха («Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина»; «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя») Григорий увидел человеческую душу, стремящуюся к слиянию с Богом (женихом). Поэтому якобы дева без стыда объявляет о своей страсти к жениху, о вожделении его красоты, о желании насладиться его лобзанием, мечтает пустить его в свой «виноградник» и напоить сладким вином. Все страстные, эротические элементы сцен в Писании («уста», «сосцы», «лобзание», «ложе» и пр.) лишь рисуют образ духовного брака души с Богом.

Именно они, воссоздающие «божественное брачное ложе», в высшей степени полно выражают таинства Божественного Эроса. И «любомудрие Песни песней высотой учения превосходит Притчи и Екклесиаст», которые являются лишь ступенями к Песне.

Таким образом, Григорий Нисский научил человечество в понятных страстных образах читать о том, что совершенно противоположно этим образам и совершенно непонятно, и как будто уже убедил в необходимости отвратиться понятного и заменить его непонятным и запредельным.