Рассуждения Уильяма Джеймса и Хайдеггера служат свидетельством возникновения и осознания в начале ХХ века нового типа отношения к вещам: вещи – это мы. Конечно, философия Хайдеггера была абсолютно мужского толка, философия скорее молотка, чем иголки; известно, что, будучи подростком, он помогал отцу-бондарю молотком сколачивать бочки. В то же время его утверждение, что вещи связаны с чувствами и заботой, указывает на то, насколько неправильным будет приписывать эмоциональную историю вещей единственно женщине или отделять символические качества потребления от функциональных. Главные различия идей Хайдеггера и Джеймса заключались в том, что способность наполнять личность человека и опустошать ее они видели в разных вещах. Мыслитель из Шварцвальда высоко ценил простую жизнь, единство человека и вещи; мыслитель с реки Чарльз считал правильным насыщенное существование, в котором вещи поддерживают ежедневный распорядок и высвобождают эмоциональные и креативные способности личности. Этим двум позициям суждено сталкиваться вновь и вновь каждый раз, когда общество будет пытаться определить, зло или добро несут новые технологии, будь то стиральная машина или компьютер.
В мире Хайдеггера новые технологии были незваными гостями. Плита, холодильник и другие бытовые приборы притупляют наш нюх и обоняние, крадут принадлежавшее нам веками умение существовать в природе, собирать пищу и разводить огонь[589]
. За подобным разочарованием в технологиях скрывается глубокий пессимизм. Для Хайдеггера, в отличие от ранних мыслителей Просвещения, таких как Иммануил Кант, общественное мнение приводит к подчинению, а не к критическому мышлению. Большинство людей ведет себя подобно стаду, делая то, что нравится другим людям. По мнению Хайдеггера, тирания «других людей» привела к культуре посредственностей, которая слепа к отличительным качествам вещей[590]. С философской точки зрения, начав искать первоначальный смысл «бытия», Хайдеггер порвал со всей западной философией со времен Платона. С политической точки зрения, его рассуждения привели к опасной идее о том, что истинное «бытие» может происходить лишь в чистом расовом обществе нацистов. Сегодня мы нередко слышим о том, что нам следовало бы бережнее относиться к вещам, вести более рациональный образ жизни. Хайдеггер и его философия служат напоминанием о том, что не всегда это бывает безобидно. Любовь к вещам может с легкостью перерасти в отвратительное равнодушие к людям.Домовладельческая демократия
Мебели нужен дом. Пусть такое заявление и кажется очевидным, все-таки его стоит сделать. Сегодня в ЮАР жители трущоб и те, кто переехал в настоящие дома, имеют совершенно разное отношение к потребительским товарам. Последние хотят показать, что они – часть современного мира. А первые из-за ограниченного личного пространства, а также потому, что вся их жизнь проходит на виду у соседей, не стремятся приносить в свое жилище новые вещи, из-за которых могут возникнуть неприятные для них слухи, а знакомые начнут их избегать; поэтому многие вещи жители трущоб оставляют у родственников[591]
. Отсутствие собственного дома существенно влияет на то, что люди покупают. Это была одна из причин, по которой африканские горнорабочие Северной Родезии (ныне Замбия) в 1930-е годы почти ничего не тратили на мебель, при этом на покупку одежды у них уходило до 60 % заработанных тяжелым трудом наличных. Одежда была удобным движимым имуществом и позволяла людям буквально «носить» свой статус на себе[592].В этой связи неверно будет утверждать, что люди бездумно заставляют вещами свой дом. Значимость вещей соотносится с пространством, в которое они помещены. И в ходе ХХ века это соотношение претерпело серьезные изменения, так как нации квартиросъемщиков превратились в нации домовладельцев. Собственное жилье стало самым крупным потребительским товаром в жизни людей. Конечно, данная тенденция не везде развивалась одинаково, на нее оказывали влияние налоговые режимы и финансовые системы, рассказ о которых не является целью в этой главе. Тем не менее к 1980 году большинство жителей Западной Европы больше не снимали дома, а владели ими (за исключением Нидерландов, Швеции и Германии, в которых домовладельцами к тому времени уже было менее 50 % жителей)[593]
. Нас, однако, в первую очередь интересует изменение отношения к дому как к потребительскому товару.