Евпатий

Он посмотрел - козья впалая чуть щека, вишнево-алый из-под поднятого воротника шарфик. Отличная, ат-личная головка! Она не глядела на него, стояла как ни в чем не бывало, а он, ни жив ни мертв от поднимавшихся в груди ужаса и восторга, превращался в соляной столб. Он мог бы и грохнуться, не поддерживай его плечи соседствующих матросов-пассажиров. И все вокруг начинало благоухать, трепеща и просыпаясь от косной очуждости. «И красота, - было у него где-то раньше, - как пробужденье, как жажда жизни, как рожденье…» Ха, - думал он, - вот так история! Расскажи Семену или Илпатееву, не поверют. Но ведь умница, думал, вот ведь взяла и постучала пальчиком девочка.

Он прямо- таки зарадовался за нее.

Кончилось, однако, всегдашним: она вышла на следующей остановке.

Когда, готовясь сам к выходу и слыша стуки собственного сердца, он протиснулся в «ее» направлении, обнаружилось, ха-ха, что «ее» нет. Она вышла на предыдущей. И что все.

Зарождающаяся было испуганная улыбка в лице его, сделавшись ненужной, сделала что-то вроде выкидыша.

Но все- таки он будто что-то понял, что-то открылось ему чрез это случайное мимолетное касание чужой и прекрасной, наверное, жизни. Он сошел на своей, на «Детском мире», с разгону продолжая какое-то время радоваться и горевать одновременно. «О Нежность, -вспыхивали у него в мозгу читанные ему когда-то Илпатеевым стихи Рембо, - музыка, мир…» Он свернул в арку. «И кипящие белые слезы. О Нежность! - и женский голос, проникающий в глубины вулканов и арктических гротов…» Господи, думал Паша, сколько музыки в этом мире и сколько любви, и как же надо было постараться, чтобы… Стоп! В эту даль нынче мы ходить не будем.

Он прошел арку, вошел во двор, и у черного хода в «молочный» (дом его возле «Детского мира» носил в честь магазина в первом этаже название «Молоко»), у распахнутого задка автофургона, один из грузчиков, вытягивающих крючками пустые ящики, пьяновато знакомо залыбившись, помахал ему рукою в рваной верхонке:

- Привет инженерам!

Это был Расторгуев. Толик Расторгуев с энергофака, ярчайший пример яминского мастурбантства послевоенного поколения.

- Весна нешто? - В одно небрежное касание профессионала сбрасывая в ячейку ящик, хрипло-весело крикнул Расторгуй. - Или ишшо вернется, Паш?

Двух верхних зубов у Расторгуя не было сбоку, язык как-то по-собачьи выталкивался то и дело в эту дыру, и поэтому, наверно, Расторгуй слегка шепелявил, скрывая дефект народным, как ему, видно, казалось, выговором.

- Ишшо да! - В тон ему весело подтвердил Паша, подумавши, что Расторгуй народничает еще и из гордости, не смиряясь с судьбой.

Он поприветливее, как можно приветливее помахал Толику рукою - бывай, дескать, старик! Извини, спешу немножко. И тот, Расторгуй, отлично его понял, понимающе кивнув.

Расторгуй был предтечею Жени Мытарева, на класс старше. У него не было Жениного баритона, он был шептун, но моду, с обычным запозданием приплывшую наконец в Яминск из столиц - интимно-проникновенно о каком-нибудь дыме сигарет и что «что-то не так, не так, что-то не удалось», - моду петь под гитару, нашептывая и «вводя в состояние», завел в школе именно он. Потом, окончательно «войдя», Расторгуй вообразил, что до безумия любит девочку из собственного класса, которая лучше всех пела под его гитару, приходил с гитарой под ее окна ранними ночами, замучил до посинения этой романтикой, отчаялся, стал запиваться… Ну и прочее…

У подъездной двери, у наборного, врезанного общественностью замка переминалась на высоких каблуках пышноволосая с медным отливом женщина. Алый, чудовищной длины маникюрный ноготь замер как раз на цифре «7», когда Паша, привыкший к подобным явлениям у своего подъезда, по-свойски спросил: ну что, дескать, не получается немножечко?

- Да вот… - с нарождающейся женской усмешкой в глазах, обернулась та на мужской, всегда, как видно, приятный ей голос. И оба они одновременно вздрогнули. Это была Кармен.

25

Когда в начале восьмидесятых на берегу Чисского водохранилища было обнаружено захоронение «жертв сталинских репрессий», то многих якобы поразила одна вещь. В зубах у большинства скелетов, сваленных кучами в несколько близко расположенных ям, были зажаты дотлевающие резиновые детские мячики. Остроумное местное начальство оберегающих государственную безопасность органов использовало их вместо кляпов, чтобы ликвидация врагов проходила в тишине и каком-то все же благообразии.

«Как? Как такое могло случиться и произойти?» - поражались сами с собою и на телевиденье члены общества «Взыскующая память», на общественных началах взявшиеся за расследование преступлений только что официально дискредитированного официального режима.

Вот это- то «как?» кажется мне, откровенно сказать, еще более поразительным, чем сами мячики.