Евпатий

Ещё до Лилит, ещё в холостяцкой, довольно молодой своей жизни он строил на территории одной из многочисленных на Севере зон барак-корпус «больницы для наркоманов». По правительственному Указу их, наркоманов, сажали в ту пору всех подряд, а в таких вот, как выстроенная Илпатеевым «больница», осуществлялось «лечение». Его проводили препаратом из серы сульфазилом, и суть заключалась в том, что недельным, с повышением дозы, введением «лекарства» температура у осуждённого повышалась мало-помалу до 40° и выше, и чувствовать он начинал себя так, что волей-неволей должен был задуматься о перемене гедонистических своих взглядов... До лечения сульфазилом, пока обследовали, наркоманы держались бодро, иные вызывающе. «Ну что у вас? — говорили они тем, кто не наркоман. — Ну наработался, пришёл, телевизор включил с этой туфтой. А дальше?» А у них, подразумевалось, и кайф, и всякие тонкие психические переживания... Но, отлечившись, наркоман примолкал обычно в разумные рамки до конца срока.

Илпатееву было тогда лет тридцать или чуть меньше, а от заказчика курировала строительство главный врач зоны, она же старший лейтенант МВД и зубной врач со средним медицинским образованием. Это была немолодая, за сорок, но ещё крепкая, смуглая и очень красивая женщина, к тому же разведённая и жившая одна.

Илпатеев вечером приходил к ней, они пили коньяк, и всё бы у них могло получаться замечательно, если б изо рта у этой красавицы не пахло почему-то редькой. Но, набегавшись и наоравшись на стройке, — он работал прорабом, — ни читать, ни думать вечерами он не мог, и он шёл сюда, в тёплую, по крайней мере, обуютенную женщиной квартиру.

Как-то его дама высказала непонимание, как это можно, живя в стране и топча собственными ногами её землю, тем не менее ругать и поносить её почём зря.

— Это ж какую надо иметь совесть! — возмущалась она. — А, Николай Николаевич?

— Это ты про ...? — спросил Илпатеев про шумевшую в ту пору одну диссидентскую книжку. — А у меня она есть!

У него не было никакой книжки, вернее рукописи, отэренной, он слыхал, и передаваемой с рук на руки не одобрявшей правительство интеллигенцией, но в алкогольном опьянении он любил иногда врать и фрондёрски хвастать.

— У тебя есть ...? — Дама слегка приобернулась, и смуглая её грудь под роскошным шёлковым халатом перестала подниматься в дыхании.

Илпатеев пожалел было о вылетевшем по глупости слове-воробье, да поздно.

И вот в Яминске, куда Илпатеев возвратился, мы помним, с Лилит, год примерно спустя его пригласили зайти в отдел кадров Ямгражданпроекта, где он устроился работать. Лысенький низкорослый завкадрами, что не так давно столь любезно интересовался у Илпатеева северными надбавками и «как там с продуктами», на сей раз, не глядя в глаза, понёс какую-то околесицу об «уточнении в документах», а затем вдруг исчез. В комнату же вошёл высокий, неброско, но с галстуком одетый человек, неопределённых лет и какой-то незапоминающейся наружности.

— Давайте-ка начистоту, Николай Николаевич! — сразу взялся он руками за рога. — Вы приносите рукопись, а мы полагаем инцидент исчерпанным раз и навсегда!

Илпатеев был с похмелья, ему сделалось страшно, а посему он стал отвечать дерзко и вызывающе.

— Вы это о чём, простите, не знаю имени-отчества вашего, и вообще с кем имею честь!

Человек представился, сказал, что он работник органов, и что к ним поступил сигнал о имеющейся у Илпатеева запрещённой цензурным комитетом литературе, и что он, со своей стороны, настоятельно рекомендует...

Не сразу догадался Илпатеев, откуда дует ветер-ветерок, но потом догадался.

Паша рассказал мне, что Илпатеева поразили тогда в отделе кадров две вещи. Во-первых, глупость сотрудника, который в разговоре с ним раз шесть применил один и тот же приём. Отойдя в разговоре куда-нибудь в совсем боковое ответвление, он «вдруг» обрывал речь Илпатеева или свою на полуслове, воззрялся в самые зрачки и бросал: «Ну ладно! Это всё прекрасно и хорошо. Но где рукопись, Николай Николаевич? Когда вы её нам принесёте?»

И сначала Илпатеев разозлился от этих повторений, а потом ему сделалось смешно: и вот такие, значит...

Второе было ещё того интересней. Отринувши, как вражеский поклёп на себя, обладание злополучной рукописью, Илпатеев для правдоподобья и доказательства простодушия похвалил сотруднику читанный им когда-то в журнале «Н-й м-р» рассказ злополучного автора, на что сотрудник тотчас среагировал вопросом: а чем, дескать, этот рассказ так уж вам понравился?

— Стилем, — сказал Илпатеев.

И тут сотрудник весь разулыбался и даже помотал эдак снисходительно-сожалеюще расчёсанной на пробор головою.

— Я, — сказал он Илпатееву, — работаю, извините, в органах семнадцать лет, постоянно имею дело с бумагами, сам пишу их целые кучи, так что в стиле, думаю, понимаю поболее многих.

И дальше преимущественно мимикой и междометиями Илпатееву было дано понять, что «стиль» этого выродка и проходимца в «Н-м м-ре» мог понравиться только вот разве такому неопытному молодому человеку, как Илпатеев.

Кроме же глупости, Илпатеева поразило ещё одно.