Евпраксия

   — Да, ваша светлость, — не подозревая в коварстве маркграфа, ответил простодушный камергер.

   — Спасибо, любезный. И передай княгине, что я пообедаю у неё в другой раз. — С гем хитроумный Деди и покинул замок.

Княгиня Ода поняла, как старый лис Деди обвёл её вокруг пальца, и метала ему вслед гневные молнии. «Чтоб ты продырявилась, винная бочка! Чтоб у тебя конь споткнулся и придавил твою тушу!» Но гнев Оды не достигал хитреца.

Преданный императору гончий пёс Деди, как его величали завистливые приближённые Генриха, мчал к Мейсену, не жалея ни себя, ни воинов. Давая отдых коням, он заставлял всадников спешиваться, и они бежали рядом с конём, держась за стремя. И они одолели расстояние от Гамбурга до Мейсена за трое сучок и нагнали-таки поезд Вартеслава и Евпраксии. Деди нашёл путников на постоялом дворе. Был поздний вечер, и потому маркграф не стал никого беспокоить. Он разместил воинов на отдых, часть из них поставил на охрану постоялого двора и наказал:

   — Чтобы ни одна живая душа не покинула двор без моего ведома.

И никто из усталых путников, спешивших покинуть Германию, до утра не узнал, что они под стражей. А утром, когда на постоялом дворе всё пришло в движение, люди поняли, что они находятся под стражей императорских воинов. Двор был оцеплен, никого за ворота не выпускали. Маркграф Деди терпеливо ждал в трапезной постоялого двора появления Евпраксии. Он увидел её, когда она спускалась по лестнице, готовая отправиться в путь. Рядом с нею шёл князь Вартеслав, за ними — Родион. Маркграф Деди раскланялся и сказал:

   — Я доверенное лицо императора Генриха Четвёртого, маркграф Саксонский, должен вам, графиня Адельгейда, сделать важное сообщение.

Вперёд выступил князь Вартеслав и заслонил Евпраксию.

   — Ей нет нужды выслушивать какие-либо сообщения, ежели они не касаются великой Руси. Нам пора в путь.

   — Князь, вы молоды, и вам не пристало так разговаривать с канцлером великой Германии. Я привёз личное послание императора только графине Адельгейде. Потому извольте не мешать нам. — И Деди двинулся на Вартеслава. Он же схватился за меч. Но Евпраксия прикоснулась к его руке:

   — Братец Вартеслав, он пойдёт со мной, и мы поговорим. — И княгиня направилась вверх по лестнице в свой покой. В нём Милица собирала вещи. — Душа моя, оставь нас на время, — сказала ей Евпраксия — И когда Милица вышла, попросила Деди: — Маркграф, говорите, что заставило вас преследовать меня?

   — Ну полно, ваша светлость. Я вас не преследую, а всего лишь исполню волю императора. Я привёз вам его послание. — И Деди достал свиток. — Вот оно. Но прежде чем отдать, я скажу то, что в нём изложено. Так пожелал император. А сказано тут вот о чём: «Ваша светлость графиня Штаденская Адельгейда-Евпраксия, прошу вас забыть о побуждении покинуть Германскую империю. У вас есть долг перед новым отечеством и его императором. Исполните его с честью, достойной славянских женщин. Каюсь, я полюбил вас, как только увидел в замке княгини Оды. Вы должны помнить тот день. Всевышний милостив к нам, мы свободны. И близок день, когда я предложу вам руку и сердце. А пока побудьте некоторое время в Кведлинбурге, любимом вами. Ваш покорный слуга император Генрих Четвёртый». — Маркграф подал послание Евпраксии и добавил: — Теперь вы можете вскрыть его и прочитать, дабы убедиться в сказанном мною.

Евпраксия взяла свиток.

   — Я вам верю, маркграф. Но передайте императору: ему вольно любить кого угодно. Однако у меня нет желания оставаться в Германии. И пусть шлёт сватов в стольный Киев.

Маркграфа трудно было смутить любым словом.

   — Ваша светлость, вы уже не россиянка, но немка российского корня. А у вас есть долг перед отечеством, перед церковью. Наш император не может вдовствовать и жить в сиротстве. Божий перст указал на вас, и вам должно исполнить его волю.

Восемнадцатилетней княгине трудно было состязаться в споре с искушённым в интригах фаворитом императора. Но в ней всё протестовало, она была возмущена тем, что над нею пытаются совершить насилие. В то же время самолюбию весёлой правом молодой вдовы льстило признание императора в своих чувствах. Однако Евпраксия вспомнила все те происки, которые, начиная с Мейсена, предпринимал против неё Рыжебородый, вспомнила, что смерть супруг а на совести императора, и всё возмутилось в ней с новой силой. В её серых, обычно ласковых глазах вспыхнул гнев. Но она не выплеснула его, помня, что гнев унижает человека. Она засмеялась. И это поразило Деди больше, нежели бы она на него накричала.

   — Вот уж славно выйдет, когда мы в шесть рук возьмёмся творить злочинство. Вчера маркграфы Штаденские, сегодня императрица Берта! А завтра на кого мы ополчимся? — спрашивала Евпраксия Деди и заливалась смехом.