Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

Но умеренными казни были только на виду у иностранцев. На периферии местные власти и воинские начальники расправлялись с пойманными мятежниками жестоко и беспощадно. Н. Павленко цитирует письмо саратовского воеводы: «В городе Саратове во многих местах известного государственного злодея и бунтовщика Пугачева его сообщники, злодеи ж, повешены на виселицах, а протчие положены на колесы, руки и ноги их воткнуты на колья, кои и стоят почти чрез всю зиму…». По дорогам торчали виселицы, по Волге плыли плоты с повешенными. Дворяне мстили крестьянам за перенесенный страх. Общее число казненных никто не подсчитывал, но, вероятно, их было несколько тысяч. Десятки тысяч были высечены, изуродованы или отправлены на каторгу.

Итогом обильного кровопролития и колоссального разорения было то, что императрица уяснила три вещи.

Во-первых, терпению народа есть предел, нельзя перегибать палку. Вскоре появятся высочайшие указы, до некоторой степени облегчающие жизнь пахотных и заводских крестьян, а также горожан.

Во-вторых, необходимо коренным образом укрепить систему местной власти. Это, как мы знаем, тоже было сделано.

Но в историческом смысле важнее всего был вывод о том, что низам воли ни в коем случае давать нельзя и что крепостное право отменять не нужно, иначе может подняться волна, которая сметет всё государство.

После пугачевщины Екатерина окончательно решила оставить проблему крепостничества будущим государям. Они и заплатят за это роковое промедление.

Общество и нравы

Для эпохи Просвещения характерны стремление к рациональности, учености, установлению общих для всех законов. Просвещенный абсолютизм, реакция монархической власти на эти веяния, пытался смягчить взаимоотношения с народом, не поступившись при этом своей властью. Многие историки считают, что такой же процесс шел при Екатерине и в России, но, пожалуй, это верно лишь отчасти. Если у нас и происходили некие движения, сходные с европейскими, то абсолютистского в них было много больше, чем просвещенного. В конце концов, именно в эти годы основная масса населения окончательно превратилась в бесправных рабов. Благие перемены затронули лишь так называемое «общество», то есть почти исключительно дворян, а они, напомню, составляли один процент населения. Остальных девяносто девяти процентов просвещение почти не коснулось.

Я говорю «почти», потому что кое-что немаловажное всё же произошло – не в области законодательства или образования, а в той эфемерной зоне, которая называется «общественной атмосферой» и которая способна изменить страну даже больше, чем реформы. Произошло дальнейшее – после «кроткой» Елизаветы – ослабление государственной жестокости, смягчение нравов, отход от извечной русской суровости.

В этом, безусловно, личная заслуга императрицы. Екатерина была (или хотела казаться, это неважно) отзывчивой, милосердной, великодушной – и тем подавала пример. Придворные кавалеры и дамы старались подражать ее величеству. Из столицы новомодный стиль поведения распространялся ниже, в широкую дворянскую среду. Грубость вытеснялась изысканными манерами, хорошим тоном считалось выражать нежные чувства, страдать от любви, лить слезы по всякому трогательному поводу. «Кажется, образованный русский человек никогда не был так слабонервен, как в то время, – пишет В. Ключевский. – Люди высокопоставленные, как и люди, едва отведавшие образования, плакали при каждом случае, живо их трогавшем». С 1780-х годов ведущим художественным стилем становится сентиментализм. «Стонет сизый голубочек, / стонет он и день, и ночь. / Миленький его дружочек / улетел надолго прочь», – сюсюкает поэт Иван Дмитриев, между прочим, государственный человек, будущий министр юстиции.

Над подобной аффектацией можно смеяться, но всякое утончение и усложнение чувств для общества и человеческой натуры полезно. Конечно, всплакнув над несчастным голубочком, помещик запросто мог отправить слугу под розги, ведь крепостные относились к другому, неизысканному миру, однако в кругу большой знати такая жестокость начинала считаться чем-то вульгарным.

Елизавета Петровна, наверное, по-бабьи была добрее, но Екатерина желала сделать добрее всех подданных. И если это не вполне получилось, то лишь из-за того, что мрачная действительность время от времени требовала проявлять жесткость. В таких неприятных ситуациях – скажем, при подавлении пугачевщины – императрица со вздохом на время снимала белые перчатки, как она делала это при всякой угрожавшей ей опасности (вспомним Петра Федоровича, Иоанна Антоновича или княжну Тараканову). В екатерининской России и казнили, и бессудно заточали в тюрьму, и истязали в застенках – но без рвения, по необходимости.

Последнее из вышеперечисленных средств государственного террора, пытка, ученице философов было особенно неприятно.