Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

Он примчался из своей загородной резиденции во дворец, вызвал к себе зубовского врага графа Безбородко, отлично разбиравшегося в бумагах государыни, и устроил обыск в царском кабинете. Согласно вполне правдоподобной версии событий, завещание было обнаружено в пакете с надписью «Вскрыть после моей смерти в Совете» и немедленно уничтожено. Во всяком случае, это объясняет последующий взлет Александра Андреевича Безбородко и опалу прославленного Суворова.

Таким образом вопрос о власти определился двумя обстоятельствами: бездействием ничтожного Зубова и внезапной активностью Павла, при котором неотлучно состоял его камергер Федор Ростопчин, человек энергичный и смелый. Великий князь Александр Павлович, которому молва сулила корону, по юности лет (ему еще не исполнилось девятнадцати) и мягкости натуры к власти не рвался и в событиях никак не участвовал.

Всё решилось за 36 часов.

Императрица лежала без сознания. В ее кабинете сидел цесаревич. За распоряжениями, пускай мелкими, надо было обращаться к нему. Чтобы попасть в кабинет, придворные должны были пройти через екатерининскую спальню и собственными глазами видели, что государыня умирает, а фаворит ни на что не годен. Чуткий к силе и слабости двор быстро сделал выводы. Ростопчин в своих записках рассказывает: «Войдя в комнату, называемую дежурной, я нашел князя Зубова сидящего в углу; толпа придворных удалялась от него, как от зараженного, и он, терзаемый жаждою и жаром, не мог выпросить себе стакана воды».

Не следует недооценивать и фактор вооруженной силы. У Павла Петровича в его Гатчине имелись собственные войска, на которые он тратил львиную долю 250-тысячного ежегодного содержания, получаемого от матери. Екатерина и всё ее окружение относились к этой «игрушечной армии», которую цесаревич муштровал по прусскому образцу, иронически: чем бы дитя ни тешилось. Но в ситуации, когда в столице никто не знал, кому подчиняться и от кого ждать приказов, гатчинские батальоны, две с половиной тысячи солдат, безоговорочно преданных Павлу, превратились в серьезный инструмент. Поставленные под ружье, они были готовы идти маршем к Петербургу – и через два дня прибудут туда, окончательно закрепив положение Павла.

Подданным предстояло убедиться, что этот человек вовсе не так комичен, как считалось.

Павел I как личность и правитель

Пятидесятидвухмесячное царствование Павла Первого (1796–1801) можно рассматривать как наглядное пособие по теме «роль личности в истории», будто специально подобранное для сравнения с примером Екатерины Второй. Та приспосабливала свои взгляды и желания к объективным обстоятельствам – и крепко держала власть, многое совершила, а умерла мирно, естественной смертью. Павел же все время пытался подчинять события своей воле и чересчур буквально понимал смысл слова «самодержец». В результате история отвела этой личности роль хоть и яркую, но эпизодическую. Павловская эпоха получилась очень короткой, и была она такой же странной, как человек, давший ей свое имя.

Оценивают этого императора по-разному, чаще всего нелестно, но были у него среди историков и апологеты, считавшие Павла Петровича фигурой незаурядной, «русским Гамлетом».

Заурядной эту личность действительно не назовешь.

Счастливое детство и несчастная молодость – вот контрастный душ, определивший противоречивость этого характера.

Ранние годы великого князя пришлись на времена, когда у просвещенных монархов входило в моду давать своим детям нравственное воспитание в духе великих идей Века Разума. Так же поступила и Екатерина. У нее не было времени, да, кажется, и желания лично заниматься сыном, зато она распорядилась подобрать ему лучших педагогов. Хотела даже выписать из Франции знаменитого Д’Аламбера, но энциклопедист ехать в северную страну отказался. Тогда важное государственное дело было доверено самому умному из русских, графу Никите Панину, а тот приставил к мальчику прекрасно образованного офицера Семена Порошина, молодого идеалиста, который отнесся к порученному делу с пылом и энтузиазмом. Из его записок мы знаем, что маленький Павел любил учение, был великодушен и добр, чувствителен, очень впечатлителен и нервозен. Больше всего способностей цесаревич проявлял к математике. «Если б Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, – пишет Порошин, – то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».

Однако правителю-самодержцу требуются иные дарования, которым у своего прекраснодушного педагога Павел научиться не мог, а царица к сыну всегда была холодна. Возможно, это объяснялось тем, что, разлученная с младенцем сразу после родов, она так и не почувствовала себя матерью. Но скорее всего подрастающий мальчик воспринимался ею как угроза: законным государем ведь был он, а не она. И чем старше становился сын, тем отстраненнее и подозрительнее делалась его всемогущая родительница.