А еще между ними все время незримо маячил призрак убитого Петра Федоровича. Екатерина презирала покойника и желала стереть о нем всякую память, Павел же идеализировал отца, страстно хотел его реабилитировать и очень страдал из-за того, что в материнской опочивальне не переводятся наглые выскочки-фавориты.
Но самым большим грехом, с точки зрения Екатерины, было то, что получивший идеалистическое образование юноша мечтал претворить свои представления о «хорошем государстве» в жизнь – то есть хотел царствовать. Когда цесаревич достиг совершеннолетия, а мать не уступила ему престола, молодой человек совершил серьезную ошибку. Должно быть, желая продемонстрировать, что уже созрел для правления, он гордо представил Екатерине трактат, озаглавленный «Рассуждение о государстве вообще». В этом проекте он предлагал полностью изменить принципы внешней и внутренней политики: не завоевывать новые земли, а лучше заняться обустройством тех, что уже есть. «По сие время мы, пользуясь послушанием народа и естественным его счастливым сложением, физическим и моральным, всё из целого кроили, не сберегая ничего; но пора помышлять о сохранении сего драгоценного и редкого расположения», – писал Павел. Эти соображения были весьма похвальны, но свидетельствовали о том, что цесаревич совершенно не понимает смысл понятия «империя». Екатерине такой соправитель – да и любой соправитель – был не нужен. Молодого, а потом уже не очень молодого и совсем не молодого наследника было решено не допускать ни до каких государственных дел. О важных решениях он узнавал, когда они объявлялись всем подданным.
Павел-подросток.
Очевидно, уже тогда Екатерина подумывала о том, чтобы вовсе отстранить Павла от престолонаследия и передать корону внуку, поэтому от сына ей требовалось лишь одно: дать мужское потомство. Цесаревича женили девятнадцатилетним на гессен-дармштадтской принцессе. Привязчивый и лично порядочный юноша полюбил свою жену, но она рано умерла, и тогда мать без лишних сантиментов, не дав вдовцу погоревать, быстро подобрала ему новую невесту – Софию Вюртембергскую (в православии Марию Федоровну). Павел послушно полюбил и эту супругу, которая наконец обеспечила свекровь внуками. Мальчиков бабка почти все время держала при себе, чтобы готовить к великому будущему и оградить от отцовского влияния.
В качестве резиденции Павлу выделили городок Гатчина с населением в 2 000 человек, позволили завести собственное карманное войско. Так он и играл в «гатчинского самодержца», пока в большом мире происходили эпохальные события. Цесаревич любил военное дело и всякий раз, когда начиналась очередная война, просился в армию. Сражаться с турками Екатерина его не пустила. На шведский театр съездить позволила, но запретила командующему посвящать Павла в планирование операций.
Демонстративное пренебрежение, которое царица выказывала наследнику, подхватывалось и ее окружением. Сближаться с Павлом было вредно для карьеры, а потешаться над ним выгодно. Беспардоннее всего обращались с цесаревичем фавориты. Рассказывают, что однажды, когда Павел выразил согласие с мнением Платона Зубова, тот изобразил тревогу и громогласно спросил: «Разве я сказал какую-нибудь глупость?».
Но больше всего наследник ненавидел не смазливых любовников матери, а Григория Потемкина – должно быть, из-за того, что тот занимался действительно великими делами, пока Павлу дозволялось самое большее построить аптеку в Гатчине. Впоследствии, вырвав у судьбы припозднившуюся корону, Павел попытается вычеркнуть из истории самое память о князе Таврическом: переименует названный в честь Потемкина город Григориополь, разрушит памятник светлейшему в Херсоне.
Высокие помыслы без возможности их реализации; болезненное самолюбие, постоянно подвергаемое унижениям; ощущение обворованности; наконец страх за будущее, усугубляемый памятью об участи отца, – вот условия, в которых формировалась личность будущего императора. Неудивительно, что она получилась акцентуированной, на грани ненормальности.
Известный дореволюционный психиатр Павел Ковалевский, рассмотрев биографию царя как «историю болезни», поставил диагноз: дегенерат второй степени.