Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

На Пасху 1797 года Павел сделал помещичьим крестьянам главный подарок: издал указ, ограничивавший барщину тремя днями в неделю, да еще за вычетом церковных праздников, которых набиралось несколько десятков в год.

Подобного потока милостей народ не видывал за всю историю Российского государства. Особенное впечатление произвел указ о том, что крепостные, как и вольные, обязаны приносить присягу новому царю. Это означало, что власть признает их полноценными подданными. По деревням разнесся слух, что государь повелел дать всем свободу, а господа это скрывают, и в семнадцати губерниях начались волнения.

Но, повторю, ликвидировать крепостничество Павел и не думал. Более того, за время его правления количество лично несвободных крестьян увеличивалось быстрее, чем при матери. Та раздарила дворянам 800 тысяч человек за 32 года; сын же всего за четыре года, награждая своих слуг, передал им во владение почти 600 тысяч государственных и удельных крестьян.

Некоторое – на самом деле очень незначительное – повышение правового статуса крестьянства сопровождалось серьезным урезанием привилегий дворянства. Это соответствовало представлениям Павла о справедливом государстве. Главный благополучатель предыдущего царствования, высшее сословие, должно было расстаться с целым рядом льгот.

Манифест о трехдневной барщине

Император нанес удар по дворянским обществам, из которых Екатерина думала создать инфраструктуру местного управления. Павел не собирался делиться с дворянами властью, которая должна была принадлежать только назначенным сверху администраторам. Губернские дворянские собрания упразднялись. Закончилась и очень удобная для «благородного сословия» практика фиктивной военной службы, когда детей чуть не с рождения записывали в полк и к совершеннолетию они уже «выслуживали» офицерский чин. Более полутора тысяч недорослей исключили из одного только Конногвардейского полка.

Чувствительнее всего было возвращение телесных наказаний для дворян. Формально человека благородного звания по-прежнему выдрать кнутом было нельзя, но при Павле всякого осужденного стали лишать дворянства, за чем почти во всех случаях следовала порка – какое уж тут благородство.

Точно так же поступил царь и с другими разрядами подданных, которых Екатерина избавила от кнута, собираясь со временем взрастить «третье соловие». Именитые горожане, купцы двух старших гильдий, священники при лишении своего статуса теперь тоже подвергались телесному наказанию. Уничтожил Павел и зачатки городского самоуправления, тем самым фактически аннулировав екатерининскую «Жалованную грамоту городам» 1785 года. «Третье сословие» государю было ни к чему.

Павел желал продемонстрировать верхушке, сколь огромная дистанция отделяет всех его подданных, не важно простолюдинов или аристократов, от священной особы государя. Делал он это двумя способами.

С одной стороны, стремился вознести как можно выше достоинство монарха. Это превратилось у него в какую-то болезненную идею. Павлу все время казалось, что его мало чтут. Он приходил в бешенство, если кто-то ему возражал или казался недостаточно почтительным. Церемониальные появления самодержца обставлялись с почти старомосковской помпезностью. Поэт и будущий александровский министр Иван Дмитриев рассказывает, как это выглядело: «Выход императора из внутренних покоев для слушания в дворцовой церкви литургии предваряем был громогласным командным словом и стуком ружей и палашей, раздававшимися в нескольких комнатах, вдоль коих, по обеим сторонам, построены были фрунтом великорослые кавалергарды, под шлемами и в латах. За императорским домом следовал всегда бывший польский король Станислав Понятовский, под золотою порфирою на горностае. Подол ее несом был императорским камер-юнкером». Монарх, которому служат другие монархи, царь царей – таков был смысл этого аллегорического действа.

Но одной пышности Павлу было мало. Он еще и возвышался, унижая тех, кто находился на следующей ступени иерархии, – аристократию. С точки зрения эволюции нравов эти усилия выглядят скверно. Незлой по природе правитель сознательно вытаптывал чахлые ростки чувства собственного достоинства, едва зародившиеся в высшем слое общества при Екатерине.

Павел лично не был жесток, но он задавал стиль поведения, который, доходя до уровня исполнителей, превращался из «отеческой строгости» в зверство и даже садизм. Средние и мелкие начальники, улавливая исходящий сверху сигнал «закручивать гайки», знали, что лучше переусердствовать, чем недоусердствовать.