Евреи в русской армии: 1827—1914.

Накопив опыт в борьбе с таким коллективным еврейским преступлением, как уклонение от военной службы, в 1890-е годы правая публицистика выдвинула новую легенду — о необъявленной войне евреев против армии. И хотя, по признанию тех же публицистов, в этой войне на стороне евреев иногда принимали участие поляки, финны и латыши, для простоты картины евреи были объявлены главным врагом армии. По мнению правых публицистов, чуть ли не вся черта еврейской оседлости поднялась на русского солдата с оружием в руках. Начало этому новому этапу в отношениях евреев и армии положили Меджибожское дело 1896 г. и Минский процесс 1897–1899 гг. Между ними много общего. В обоих случаях стычки начались между пьяными военными и евреями, торгующими на базаре; в обоих случаях столкновения переросли в еврейский погром. И в том, и в другом случае в деле фигурировали откровенно антисемитские лозунги. Однако между этими двумя процессами — целая эпоха, водоразделом которой служит начало организованного еврейского рабочего движения и, как следствие его, начало еврейской самообороны. Первое дело военные власти замяли, не дав юдофобским настроениям выплеснуться на страницы правительственной печати, а второе превратили в образцово-показательный антисемитский процесс. Мы подробней остановимся на обоих делах еще и потому, что освещение и трактовка в консервативной прессе погромов с участием войск в 1904–1907 гг. соответствовали второму сценарию, Минскому, и принципиально отличались от первого, Меджибожского.

В Меджибожском деле главные действующие лица — 35-й драгунский Белгородский полк и еврейские жители местечка Меджибож. Поводом к погрому послужила драка, развязанная подвыпившим поручиком полка Бакуниным на меджибожском базаре. На крик избиваемого еврея сбежалась толпа: евреи — с одной стороны, солдаты и офицеры полка — с другой. Кто-то в потасовке сорвал с Бакунина погон. Чтобы отомстить за позор и отобрать погон, тринадцать офицеров полка и два эстандарт-юнкера собрали команду в шестьдесят человек и отправились громить евреев Меджибожа. Корнет Вол очков, которому было предложено поддержать товарищей и отправиться бить евреев, отказался. Мучимый совестью, он покончил жизнь самоубийством и оставил после себя удивительный по своей честности документ, который был подшит к делу^{975}. Докладывая обо всем происшедшем военному министру, командующий войсками Киевского военного округа испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он безусловно осуждал погром. Он жаловался на «ложное представление о том, что такое честь полка и офицера». Он говорил о погроме как о «крайне грубом событии». Он признавал, что поручик Бакунин «человек скромный, но во хмелю буйный». В то же время он уже искал оправдания погрому, несколько невпопад оперируя характерными штампами реакционной периодики.

В его попытке оправдать погром смешивалось все вместе — ненависть к Австрии, предоставившей евреям гражданские свободы; вычитанная им из «Киевлянина» легенда о том, как евреи эксплуатируют крестьян; и знакомая из художественной литературы и реакционной публицистики мысль о враждебном отношении евреев к войскам:

Для еврея русская армия предмет ненависти; будучи космополитом в душе, еврей руководствуется лишь соображениями личной выгоды, а ему отлично известно, что в соседней Галиции евреи свободною рукою эксплуатируют русский народ: в армии он видит лишь препятствие к тому, чтобы и ему приобрести столь желанные для него права. Нахально враждебное отношение евреев к войскам, не раз резко проявлявшееся на деле, в свою очередь вызывает озлобление к евреям и кулакам^{976}.

14 августа 1896 г. Николай II ознакомился с делом и распорядился: дело до суда не доводить; поручика Бакунина из армии уволить; 13 офицеров, участвовавших в погроме, разжаловать в рядовые; претензии еврейской общины на 3645 руб. убытков отклонить, не допустить еврейского «гешефта» за счет армии, признать справедливым убыток в 151 руб. 85 коп., ответственность за его возмещение возложить на офицеров^{977}.