Евреи в русской армии: 1827—1914.

На солдат оно произвело впечатление приказа по армии. Тем более что оно было подкреплено распоряжением 31 мая о введении сверхурочных войск в Белосток и провокационными действиями белостокских полицейских властей. Разделение города на северную часть, где войсками командовал полковник Войцеховский, и южную, под командованием подполковника Буковского, также, с точки зрения рядовых, должно было означать готовящуюся акцию^{1001}. После белостокского погрома, разразившегося в первых числах июня и унесшего жизни по крайней мере 78 человек (в большинстве своем — евреев), думская «комиссия 33-х» прямо обвинила полицейские власти в организации, а войска — в попустительстве погрому^{1002}. Когда депутат Стахович заявил, что Дума не имеет права бросать в лицо армии такое заявление, возглавлявший комиссию депутат Араканский на конкретных фактах убедительно продемонстрировал, что войска непосредственно участвовали в погроме. Острогорский, депутат от Белостока, безнадежно пытавшийся предотвратить кровопролитие, подтвердил, что «солдаты больше содействовали погрому, чем защищали от него мирное население». Винавер был еще более резок. Он заявил, что «погрома не было. В Белостоке была воинско-полицейская экспедиция для устрашения революционеров путем убийства невинных»^{1003}. То, что пострадали невинные, не сомневался, кажется, никто: даже Пуришкевич, отец русского фашизма^{1004}, присоединился к депутатам, когда Дума почтила память погибших в Белостоке. Однако в своей запальчивости и желании взвалить всю вину на самодержавие думские центристы и либералы недоговорили некоторых важных деталей — а именно что погром был разыгран по сценарию ультраправых, стремящихся во что бы то ни стало внедрить в общественное сознание мысль о развязанной евреями войне против армии. Оправдываясь перед военным министром за произошедшие в Белостоке беспорядки, командующий Виленским военным округом пояснял, что во всем виноваты евреи, ополчившиеся против армии: это они обстреливали солдат, развозивших евреям хлеб; это они открыли стрельбу по христианской процессии и первыми бросили бомбу^{1005}. Подобные формулировки, в точности повторявшие инсинуации Шмакова и Бутми, в период 1905–1907 гг. активно внедрялись в общественное сознание.

Выдвинув русскому еврейству в целом все мыслимые и немыслимые обвинения, в разгар дела Бейлиса, обвиненного в убийстве христианского мальчика с целью использования его крови в ритуальных целях, черносотенная публицистика добралась наконец до еврейских солдат. В 1911–1913 гг. праворадикальные публицисты подвергли ревизии знаменитые русские ритуальные процессы предыдущего, XIX столетия. Особое внимание ультраправых привлек Саратовский ритуальный процесс, получивший в русской периодике название Саратовского дела. Почему именно Саратовский, а не любой другой? Во-первых, потому, что Саратовское дело — единственный в русской истории XIX в. «ритуальный» процесс, закончившийся обвинительным приговором. Не помогли и многочисленные попытки авторитетных экспертов, в частности профессора Хвольсона, доказать всю нелепость обвинений евреев в ритуальных убийствах^{1006}. Во-вторых, потому, что по этому процессу проходили еврейские солдаты Саратовского гарнизона. В-третьих, потому, что Бейлис — как он сам охарактеризовал себя на суде — был запасным еврейским солдатом (к слову, факт, не оставшийся незамеченным в публикациях СРН^{1007}). Бейлис думал, что, назвав себя бывшим солдатом, который заботится только о том, чтобы прокормить семью, он разжалобит присяжных. Ультраправые решили иначе: еврей Менахем Мендель Бейлис, отставной солдат, обвиняется в ритуальном убийстве; но ведь русской истории уже известен обвинительный приговор еврейским солдатам по кровавому навету! Стало быть, следует напомнить об этом суду. Так появился памфлет «Жертвы Израиля. Саратовское дело», автором которого был член Государственной думы Г.Г. Замысловский — человек «крупных способностей, но исключительной душевной низости», как писал о нем известный своей строгой объективностью Оскар Грузенберг^{1008}.