Евреи в русской армии: 1827—1914.

Благодаря своей музыке, Сашка становится человеком мира. Если в Гамбринусе появляются заморские гости со своей неизвестной песней, Сашка ее выучит, чтобы и новым гостям чувствовалось уютно. Сошедшие со шканцев матросы говорят «Пойдем к Сашке», а не «Пойдем в Гамбринус» (125). При неслыханной популярности, Сашка чурается известности. Он застенчив, несколько робок и неизменно добр. Его отличает поистине христианская уступчивость и великодушие. Свои заработки он охотно дает в долг, долги нередко забывает и прощает (136). Его неизменная спутница — дворовая собачка Белочка скрашивает одиночество Сашки и добавляет трогательности его привлекательному образу. Сашка, кроме всего прочего, — демократ из демократов: его обожают местные рыболовы, английские матросы, заезжие грузины, подгулявшие воры, русские босяки — словом, все гости и все обитатели шумного портового города, без различия званий, национальной принадлежности и культурного уровня (126–135). Сашка, таким образом, — живая метафора подлинного искусства, демократического, всем открытого, востребованного и щедрого.

Когда его просят «сыграть что-нибудь свое», Сашка преображается^{1098}. Среди всех Сашкиных мелодий есть место и для еврейской. Вокруг этой мелодии построен сюжет рассказа, и с ней связана военная тема. В начале Русско-японской войны Сашку, сироту сорока шести лет от роду, по русским законам — первольготника, призывают в армию. Он не укрывается от призыва, не юлит перед начальством, а честно пытается объяснить, что по закону он не подлежит призыву. Куприн двумя выразительнейшими строками передает сущность призывного законодательства, касающегося евреев: «Ну, мне ответили: пархатый жид, жидовская морда, поговори еще — попадешь в клоповник. И дали вот сюда» (139). Словом, про евреев закон не писан. Есть какая-то закономерность в том, что именно накануне отправки на фронт открывается теснейшая связь Сашки с чертой оседлости. Он просит буфетчицу Иванову забрать у хозяина пивной причитающиеся ему деньги и отправить их двоюродному брату Сашки в Гомель и вдове племянника в Жмеринку. Так мы узнаем, что каждый месяц Сашка поддерживает деньгами далеких близких («Мы, евреи, такой народ… Мы любим родственников», 139). С этой точки зрения Сашка — обыкновенный еврей, как бы немного стесняющийся своей привязанности к родственникам, разбросанным по местечкам черты.

Война, на первый взгляд, не оставляет следов в жизни еврейского музыканта. Куприн кратко упоминает, что Сашка участвовал в трех больших битвах, ходил в атаку впереди батальона в составе музыкантской команды и попал в плен под Вафангоу (142). Когда Сашка возвращается домой и при всеобщем ликовании занимает почетное место скрипача в пивной, от Сашкиного военного опыта, похоже, не остается ничего: он по-прежнему паясничает и подмигивает аудитории Гамбринуса. Прибавилось разве что «выражение ужаса и тоски», появившееся перед призывом и уже не покидавшее Сашку. Но это лишь поверхностное впечатление. После войны у него резче проявляется удивительная внутренняя сила и бесстрашие. Он не робеет перед помощником пристава, готовым отправить в участок любого, кого подозревает в исполнении революционных песен (144). В разгар еврейских погромов он бесстрашно ходит по городу. «Небоязнь боязни» — вот то новое, по Куприну, что появляется с военным опытом у еврейского скрипача (145). Армия удивительным образом пробуждает в Сашке чувство собственного достоинства и, что важно, национального самосознания.