Еврейская сюита

Это не вера, это вы или принимаете, или нет, это жизненный подход – ничего нет случайного, все запланировано. Вот я химик. Я училась, ходила на семинары, записывала все эти реакции… я ничего не понимаю, зачем, для чего и как. Я потратила два года, чтобы написать магистерскую работу по органической химии. Я себе говорю: «Что за идиотство, два года, чтобы написать какую-то реакцию, там будет двойная цепочка или тройная… подумаешь, какая разница?» Я пошла к моему профессору, я сказала: «Хорошо, я закончу эту работу, у меня будет вторая ученая степень. Объясни мне, зачем это надо, кому это надо, почему это надо?»

Я знаю, мне нужна моя степень, потому что я карьеристка. Я не хотела быть простой лаборанткой. Но я очень много работала, я работала с восьми до двадцати двух… Я не только свою лабораторию закрывала на ночь, я закрывала все здание, мы с подругой. Этого сегодня ни за что бы не разрешили, потому что мог быть пожар, никого нет… а это здание в пять этажей, там все лаборатории.

И профессор мне сказал: «Знаешь, может быть, через несколько лет кому-нибудь понадобится твоя реакция, он сделает какое-то лекарство или другой продукт, он прочитает литературу про то, что ты сделала. Вот поэтому надо». Тогда я себе сказала: «Ладно, пускай». Я не придавала этому никакого значения. Понимаете? Это мой подход. Зачем-то надо.

А у Эрнеста, у талмудистов – другой подход. «Почему я здесь? Почему это мне надо? Не кому-то, мне».

– Означает ли это, что его литературное творчество, его рассказы, короткие заметки, письма к вам – это тоже результат такого анализа, который не прекращался?

– Абсолютно.

– Я вижу, что он все время искал ответ на вопрос: «Зачем меня Бог или судьба проводит через ситуации, в которых я мог бы погибнуть, но не погиб? Зачем я оказываюсь там-то и делаю то-то? Зачем меня судьба сводит с этим человеком, и я делаю это? Зачем это для меня, скажем так, организовано?» Правильно я понимаю?

– Очень правильно. Вы просто нашли ключ, позволяющий понять Эрнеста. Если у вас не будет таких вопросов, такого понимания, ничего нельзя понять. Но когда ключ есть к этому персонажу, тогда вы все поймете, тогда это логично, и это все объясняет.

Много раввинов после Холокоста задавали себе вопросы: «Почему меня спасли? Одного… Вся моя семья, жена, дети, погибли, остались в Аушвице…» У одного из таких раввинов погибло одиннадцать детей, он один остался… он был раввин, не врач, но он сказал еще в Аушвице: «Если меня Всевышний оставил в живых, я сделаю госпиталь для всех больных, не важно, арабы, русские, евреи. Если меня Всевышний оставил в живых – это моя миссия, это моя цель моей жизни». Его звали ребе Екюзиль Йегуда Халберстам (Rabbi Yekusiel Yehuda Halbestam)[30].

И он это сделал. И создал госпиталь в Нетании, в тридцати километрах от Тель-Авива.

Много раввинов спрашивали себя, зачем их оставили здесь? «Что я буду делать? Какая цель? Какой смысл?» И когда они спрашивали сами себя, они получали ответ, что их цель и их задание в жизни еще не выполнено. Человеческим умом ничего нельзя понять, ничего. Почему один лучше другого? Почему это так, а не эдак?

– Это объясняет его стиль изложения, это объясняет количество записей, которые он после себя оставил. Не каждый человек будет в письмах близким людям излагать ответы себе самому на свои собственные вопросы. Эти вопросы возникали, и он на это тратил время, тратил усилия, еще и фиксировал это письменно, не просто где-то гулял и размышлял, а это все документировал.

– Это подход каждого талмудиста. Они же целый день учатся, с шести часов утра до десяти вечера.

Во-первых, это очень обостряет ум, логический ум, математический ум. Знаете, в облаках летать нельзя.

Во-вторых, это упорядочивает их жизнь, и они записывают. Эрнест все записывал. У меня этого нет. Я вообще не люблю писать, я люблю говорить, я люблю слушать. Но это уже не активный, это такой пассивный подход, а у него был активный, он писал, говорил, ездил, выступал…

– Скажите, София, он проговаривал с вами какие-то свои мысли или он все-таки это наедине с бумагой делал?