Еврейская сюита

Я родилась в Тернополе[33], это город моего папы. Это Галиция[34], чуть меньше 150 километров от Львова. Перед войной Тернополь был польским городом, как и вся Галиция. Они поженились с моей мамой в Ленинграде после войны – в 1946 году. И папа хотел вернуться в свой город и посмотреть, кто остался из его большой-большой семьи. К сожалению, никто не остался, только я там родилась и получила имя в честь бабушки: меня зовут не Софа, а Серка – это, вероятно, Сара. Это имя его матери, которую он очень любил всю жизнь, – Серка. И когда мне было два или три месяца, мы вернулись в Ленинград. Моя мама настаивала на этом. Она никак не могла приспособиться к Тернополю, она же была из большого города, ей нужны были театр, кино, концерты… Это были два разных мира.

Мы прожили в Ленинграде десять лет, с 1947 по 1957 год. Я училась три года в 314 начальной школе, где ранее училась моя мама. Мы жили на улице Дзержинского – сегодня это Гороховая, дом 36, квартира 52. У нас единственных из всей семьи была отдельная квартира, без соседей, не коммуналка. Я никого не знала тогда, кто бы мог себе позволить жить в отдельной квартире. Вся эта квартира была площадью метров двадцать пять или даже меньше. Мы там жили: мои родители, я, моя сестра, моя бабушка и мой дядя, брат моей мамы. Я очень люблю Ленинград. И хорошо знаю центр, потому что, ну конечно, мы никуда не выезжали из этого центра – до Эрмитажа можно было ходить пешком.

Обе – моя мама и моя бабушка – были блокадницы. Во время блокады мама работала в Ленэнерго, если вы посмотрите, это Дворцовая площадь сегодня.

Ленинград нынешний – другой. Например, перед тем, как поехать в Россию в 2019 году, я пошла в русскую библиотеку при посольстве. В Тель-Авиве есть русская библиотека. Я была такая довольная, я думала: о, прекрасно, это то, что мне надо. Вы себе не представляете… не было ни карантина, ничего… был нормальный день – мне не разрешили туда войти! Я умею входить туда, куда меня не пускают. Как я вам сказала: не через дверь, так через окно. Но я зайду. Однако там была такая библиотекарша, которая всем своим видом мне показала, что я как будто вторглась. Как я могла! Никого же не пускают. Я говорю: давайте посмотрим в интернете, какие изменения есть в Санкт-Петербурге, в Ленинграде. Что, интернет? Это за три дня надо заказать очередь… Я еще тогда не умела писать по-русски, у меня не было кириллицы на клавиатуре, я купила такую клавиатуру только после того, как с вами познакомилась.

У меня было отвратительное отношение к Ленинграду, к этим… русским коммунистам. Я вам скажу честно: у меня было плохое отношение, которое совершенно изменилось, во-первых, после писательского проекта в России – я посмотрела на других людей, это для меня имело большое значение. И, во-вторых, конечно, мое отношение изменило знакомство с вами. А все остальное можно исправить, непонимание можно прояснить. Поскольку я теперь занимаюсь русской культурой, музыкой, архитектурой, литературой, мое отношение к ним формируется. Но у меня нет контактов, чтобы я могла с кем-то общаться, чтобы мой русский язык был лучше, чтобы меня понимали лучше, чтобы я понимала лучше.

– София, расскажите про родителей.

– Давайте. Я их очень люблю и очень почитаю. Это мои герои. Они совершенно разные. Прожили вместе более шестидесяти лет и все время ссорились. Моя мама – коренная ленинградка, всегда жила только в большом городе. Что моя мама знает? Суворовское училище в Ленинграде, театры, оперы, комедии, Эрмитаж. Мы жили в двух остановках от Эрмитажа. Она не была искусствоведом или кем-то подобным, она просто не умела по-другому жить. И она, и все ее подруги были очень ленинградскими. Это, конечно, прекрасно. А теперь посмотрим с другой стороны: мой папа. Тернополь, еврейская семья, вообще никаких театров, никакого кино, никаких ресторанов, никакого Невского проспекта. Малое местечко[35], не маленькое, но все-таки это же другой мир: только еврейские праздники, разговоры только на идиш[36]. Папа знал еще и польский, и украинский, пел в хоре мальчиков при синагоге. Но… вот эти два мира, они соединяются, и получается суп… Я сказала, что я родилась в этом Тернополе. И никогда не была там после, моя мама просто сбежала оттуда. После Ленинграда она не могла понять, на какой она планете. Там не было гастронома, там не было булочной, они все делали сами. Мой папа приносил кур, и моя мама должна была ощипывать перья. Это все, конец. И поэтому они переехали в этот прекрасный Ленинград.

Я хочу также сказать о моей бабушке. Она тоже моя героиня. Моя бабушка была из хасидов Любавич. В Санкт-Петербурге был последний Хабад[37], там жил любавичский ребе[38]. И она всегда рассказывала, что получила от ребе семь писем, потому что ребе не принимал женщин. И даже после всего, что она прошла, у нее была очень хасидская философия жизни. Это интересно. Например: «Никого не бойся, бойся только Бога», – говорила она мне в коммунистической стране. Мы, конечно, ничего не знали про этого Бога.