Еврейские народные сказки. Том 3. Сказки евреев арабских стран

Кто же такие эти аншей маасе? Этот термин появляется впервые в мишнаитском иврите и является соединением двух слов, известных еще из Танаха. Кроме употребления применительно к рабби Ханине бен Досе, он встречается еще три раза и во всех трех случаях вместе со словом хасидим — другим термином, который маркирует определенную социальную категорию или социальную роль. Один раз — в описании праздника Симхат Бейт га-Шоева (Радость водочерпания). Празднование его происходило во дворе Храма каждую ночь, пока длился Суккот: «Благочестивцы [хасидим] и люди благих деяний [аншей маасе] танцевали перед ними с горящими факелами в руках и пели песни и хвалы Богу» (Мишна, Сукка 5:4; Тосефта, Сукка 5:4). Второе упоминание — уже из Вавилонского Талмуда, где традиция гласит, что хасидим и аншей маасе жили долго, не дряхлея: «Говорили некоторые из них: “Благословенна наша юность, что не опозорила нашу старость”. Это благочестивцы [хасидим] и люди благих деяний [аншей маасе]» (ВТ, Сукка 53а). И, наконец, третье упоминание этих двух групп присутствует в мессианском апокалиптическом мифе: «Учили рабби: В те семь лет, в конце которых придет сын Давида, — в первый год будет исполнен стих: “Одному городу я посылал дождь, а другому нет. Над одним полем дождь шел, а над другим — нет, и оно засыхало” [Амос 4:7], во второй год полетят стрелы нужды, в третий год случится страшный голод, во время которого умрут мужчины, женщины и дети, благочестивцы [хасидим] и люди благих деяний [аншей маасе], и Тора будет забыта учениками» (ВТ, Санхедрин 97а) [3].

Взаимодополняющий характер этих двух групп затрудняет выделение их в самостоятельном виде в исторических источниках. Они совершают одинаковые действия, у них одинаковые атрибуты и мистическая судьба, в то время как отличительные признаки каждой из групп затушеваны. Однако если термин аншей маасе появляется впервые в мишнаитском иврите, то термин хасидим имеет долгую историю: он встречается уже в библейском иврите, затем в еврейской литературе на греческом в эпоху Второго храма и присутствует также в других контекстах в Мишне. Хотя его специфическое значение могло меняться с течением времени, с ним всегда связаны определенные черты: доброта, милосердие, посвящение себя служению Богу и строгость в исполнении религиозных законов. В мистическом течении хасидим га-ришоним (первые, или ранние, хасиды) эти черты проявлены еще ярче. Раввинистический иудаизм всегда относится к хасидим благосклонно и с одобрением. То, что эти две группы (хасидим и аншей маасе) появляются вместе, интерпретируется многими переводчиками и учеными как указание на то, что и дела (маасе) были благими, заслуживающими одобрения [4].

Однако такая интерпретация по ассоциации позволяет лишь частично понять, что же представляли собой аншей маасе. Рассмотрим для примера образ рабби Ханины бен Досы и его социальную роль. Редакторы Мишны наделили его дополнительными чертами, включив в текст еще одну историю, где рабби Ханина бен Доса предстает как целитель и ясновидец (Мишна, Брахот 5:5).

Этот образ поддерживался (или укреплялся) историями о том, как рабби Ханина бен Доса исцелил сына раббана Гамлиэля (I в.н. э.) (ИТ, Брахот 5:5) и сына рабби Йоханана бен Заккая (ВТ). В последней особо отмечено, что рабби Ханина бен Доса садится, положив голову между коленями. Эту же позу использовали мистики для погружения в медитативное состояние, в котором их души могли бы подняться к небесам (ВТ, Брахот 34а). Такой ритуал приближает рабби Ханину бен Досу скорее к колдуну-гностику, чем к благочестивому рабби.

В Мишне слово маасе не обязательно относится к исцелению: там оно встречается 168 раз в различных контекстах, в основном в значении «галахический казус». Один раз он появляется в зачине истории про Хони га-Меагеля (Хони, очертивший круг; I в. до н. э.), которого во времена рабби Ханины бен Досы стали считать чудотворцем [5]. Подобные контексты употребления слова маасе практически отсутствуют в Мишне, поскольку истории о чудесах в принципе малочисленны в корпусе данной устной традиции. В Вавилонском Талмуде этот термин становится одной из стандартных формул для введения нарратива, в том числе и историй о чудесах, возможно отражая более раннее употребление. Образы чудотворцев строились по модели библейских персонажей или персонажей эллинистической культуры. Благодаря подобным персонажам в I в.н. э. стало возможным появление фигуры Иисуса Христа.

Чудотворцы с точки зрения раввинистического иудаизма находились в маргинальном пространстве, поскольку их действия граничили с колдовством и магией. Мудрецы магию не поддерживали, но не могли искоренить эти верования в еврейском обществе того времени.

Рабби Ханине бен Досе, однако, приписывались также благочестие и полное посвящение себя служению Богу, что возвращало его в рамки раввинистического иудаизма и легитимировало его действия, которые были плоть от плоти магических практик и народных верований.