Еврейское счастье (сборник)

   Он вошел, свежий, в светло-сером, высокий, стройный, жизнерадостный, пахнувший воздухом и солнцем, как будто из другого мира. Руку он поцеловал ей выше кисти, и, не садясь, тотчас же, торопливо, чуждым этой квартире голосом, сказал:

   -- Я за вами, Елена Сергеевна. Поедем за город, первые ласточки появились.

   О ласточках он сказал так, будто все дело было в том, чтобы поехать их смотреть, -- и еще стал длинно объяснять, почему он не пришел в обещанный день.

   -- Что же мы будем за городом делать? -- не дослушав его объяснений, спросила Елена.

   -- Как что, -- странный вопрос! Буделл кататься, дышать воздухом...

   -- И я вдруг поеду? -- будто с недоумением спросила Елена и вопросительно посмотрела на себя в зеркало.

   -- В этом-то и вся прелесть, Елена Сергеевна, именно вдруг... Здесь дети, муж, будни, кухарка, а вы шаловливо, назло, взяли да исчезли... Послушайте же, ласточки прилетели!

   -- Да... ласточки, это приятно, но если бы вы были женаты, то так не говорили бы, -- возразила Елена.

   -- Елена Сергеевна, я никогда не женюсь, -- солгал он. -- Попробуйте оженить облачко. В жизни так много приятного, а мне и этот цветок хочется сорвать, и тот... Я, Елена Сергеевна, по правде говоря, и не понимаю, как могут мужчина и женщина сойтись серьезно навсегда.

   -- Вы странный человек, -- отозвалась она, -- и рассуждаете как ребенок.

   -- Нисколько... Подумайте, что выходит из прекрасной женщины после брака? Женщина-жена -- женщина без тайны, то есть смерть самого ценного, что нам дорого в человеке...

   -- Почему же вы остановились? Говорите до конца...

   -- Послушайте, Елена Сергеевна, -- сказал он каким-то другим голосом, заметив, что она побледнела и, как ему показалось, обиделась. -- Ведь все, что я сказал, не относится к вам. Вы, может быть, единственная, которая не подходит под общее правило. -- Эти слова он говорил всем женщинам и потому произносил их хорошо, с чувством, и в голосе его появилась убедительность... -- Только на вас замужество не оказало никакого влияния. Вы свежи, как девушка, чисты, и не обидно будет, если я прибавлю, что непорочны. Вы точно ласточка. Как это случилось, -- он с недоумением поднял высоко свои густейшие черные брови, -- не постигаю, но чувствую, что вы полны тайны, девичьего обаяния, и я... я кружусь подле вас, как зачарованный.

   Она слушала, не глядя на него. Руки у нее чуть дрожали, и когда он кончил, ей вдруг пришла мысль, что если бы Глинский снял манжеты, воротничок, галстук и светло-серый сюртучок с розой в петлице, то перед ней очутился бы высокий, с тонкой, длинной шеей и странными бровями незнакомый мужчина. -- Она, наверно, от страха закричала бы. Но вот он одет... и ничего! Говорит Бог знает что, а она спокойно выслушивает... Как это странно!

   И, подумав об этом, она про себя рассмеялась тому, что Глинский приезжает к ней, ухаживает, может быть, чего-то ждет от нее, между тем как в действительности она его презирает...

   "Какой он не чуткий, -- сказала она себе и улыбнулась, -- и все-таки я поеду с ним, потому что мне это интересно, чего-то нужно, и я сама не знаю чего".

   -- Как понять вашу улыбку? -- спрашивал Глинский, сделав наивные, как он полагал, нравящиеся женщинам, глаза.

   -- Угадайте...

   -- Едем же, едем, -- скользя по гостиной, весело и громко сказал Глинский, с радостью почувствовав вдруг, что этой улыбкой она сказала ему все: что согласна с его взглядами на семейную жизнь, рада его приезду, будет сидеть тихо и покорно, когда он за городом обнимет ее, и что даст целовать свои свежие, розовые губы и пахучие руки.

   -- Я пойду одеваться, Константин Сергеевич, -- сказала Елена. -- Ждите меня терпеливо. Тут книги, только не курите много, -- муж не курит, и ему будет неприятен запах табака. Вас это не стеснит?

   -- О, нисколько, -- ответил он, идя за ней. Она скрылась в соседней комнате, плотно притворив дверь за собой, а он сел в кресло и тотчас же, как бы назло закурил.

   Елена, очутившись в спальне, лихорадочно быстро начала одеваться... Перебирая платья, она вынула то, которое больше всего шло к ней, и удивилась.

   "Какая я странная, -- подумала она, -- и сама я себя не понимаю... Ведь мне нисколько не интересно понравиться ему, а я все-таки выбрала платье, которое лучше всего идет мне. Со стороны можно было бы подумать, что мне именно этого хочется. Какая неправда! Почему же я это делаю и почему мне не стыдно того, что делаю?"

   На ее звонок пришла горничная крадущимися, неслышными шагами, очень довольная, что барыня уезжает с чужим барином, и стала застегивать платье на ее спине, улыбаясь своим мыслям. Елена же приоткрыла чуть-чуть дверь в гостиную и сказала громко:

   -- Вам еще не надоело ждать, Константин Сергеевич?

   -- Нет, нисколько, -- ответил он, вставая; голос его издали показался ей незнакомым, некрасивым. -- Забудьте о том, что я жду вас.

   -- Давайте разговаривать, -- смеясь произнесла она... -- через дверь.

   -- Давайте, -- весело ответил он, делая усилие разглядеть ее в черную скважинку.

   -- Вы верите в Бога?

   -- Вот что вам интересно?.. В Бога? -- переспросил он. -- Пожалуй, верю, -- подумав, сказал он.