«Еврейское слово»: колонки

Понятно поэтому, зачем авторы передачи подпустили в нее персонажей, не имеющих к стилягам отношения. Ну, еще молодой Аксенов туда-сюда, все-таки купил себе в комиссионке несусветное бежевое пальто. А Авербах, Бродский, ваш покорный слуга и особенно Уфлянд – не пришей кобыле хвост. Нас предъявили как интеллектуально-творческую подкладку, якобы присущую стиляжеству: вот вам писатели, поэты, кинорежиссер. Но мы одевались разве что аккуратно, разве что следили, чтобы пуговицы были застегнуты, шнурки не болтались и волосы не торчали в разные стороны. Володя Уфлянд, замечательный поэт, даже такими мерами пренебрегал. Так что записали меня в стиляги незаслуженно, но я и этому фальшивому признанию рад. Я дорожу тем, что по совокупности репутации, тогдашних и последующих связей, поступков, направления мысли меня причислили к группе, выбивающейся из ряда приветствуемых властью и официозом. В ранние годы человек пробует себя, примеряет на себя разные личины. Каждый из нас знает по личному опыту, что если надеть шляпу, сколько-то меняется походка. В кепке, в ушанке, с непокрытой головой – одна, в шляпе – немного другой наклон торса, припадание на левую ногу больше, чем на правую. Я враг униформы, любой – военного кителя или лапсердака. В молодости никто не присматривался, русским выглядит твой друг-приятель или евреем, разницы не было. В старости ты конченый человек, все клейма, все татуировки, все жетоны, которые десятилетиями навешивала жизнь, носишь, считая их такой же неотменимой неизбежностью, как родинки. Посмотрев передачу, я с неудовольствием отметил, что в списке, в который я попал, одни евреи. Я был недоволен тем, что мы, стало быть, производили впечатление лезущих в стиляги. Но больше всего тем, что я это отметил.

11–17 февраля

Так совпало, что я читал книгу Дэна Джейкобсона «Богобоязненный» в день снятия блокады Ленинграда. (Так это называлось, когда мне было 8 лет и 18 и 28, и название не несло никакой, мало сказать, политической, а и идеологической нагрузки, без которой в советское время чихнуть было нельзя. Так оно было, наши войска поднажали, и в январе 1944-го 900-дневная блокада была снята. Никому в голову бы тогда не пришло по-нынешнему, с участием президента, обсуждать, в какую формулировку эти сотни тысяч ленинградских смертей отлить.) Вечером включил теленовости, и от сочетания – 70-летия окончания блокады и книжки Джейкобсона совсем тошно на душе стало.

В блокаду умерли, неизвестно как конкретно, но известно, что от голода и стужи, мать и брат моего отца, то есть моя бабушка и дядя. Другая бабушка и родня, с маминой стороны, были расстреляны немцами в Риге, отчего по ленинградским мы горевали, так уж сложилось, менее остро. Официально вина за их смерть была возложена на «гитлеровских захватчиков», превратившихся после войны в понятие довольно отвлеченное, что-то вроде помеси инопланетян и мифических существ. Называть их точнее было нельзя, в противном случае и товарищи Сталин со Ждановым должны были бы из «полководцев и вдохновителей побед» перевоплотиться в большевистских начальников, бросивших трехмиллионный город на вымирание. (Жданов в те годы играл в теннис, чтобы сбросить вес, – так, по крайней мере, говорили в 4-м «д» классе 206-й школы, в котором я учился.)

В новостях этому историческому событию, не уступающему по значительности блокаде Масады, было выделено три привычных черно-белых кадра с забором воды на Неве, рабочими у станка и падающей от истощения женщиной. Считается, что правда светлей солнца и дороже дружбы с самим Платоном. Казалось бы, покажи ее какой была, и даже пропагандистски выиграешь: вот, мол, какой кошмар творился, а сейчас сплошное благополучие. Но нет, у нас рефлекс прежде всего и во что бы то ни стало вывернуть все, что подлинно, наизнанку. Из ада блокады устроили театрализованное представление с братанием хлопцев и дева́х в тулупах от Юдашкина с муляжами калашниковых в руках. И ничего сколько-нибудь близкого к доходягам, протянувшим еще года два и исчезнувшим, к считалке «доход с котелком, ты куда шагаешь? в райком за пайком, разве ты не знаешь?», к УДП, усиленному детскому питанию, которое врачи выписывали нам, школьникам, по диагнозу дистрофия, – ни-че-го.