«Еврейское слово»: колонки

Ему было 19, когда мы познакомились. Я знал его 30 лет, но уже после первой встречи он совместился в моем сознании с мальчиком-эльфом Непомуком из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Такой же появившийся ниоткуда, такой же хрупкий, такой же веселый, счастливый, ни на кого не похожий, что-то знающий свое. Всегда готовый улететь из этого мира, хотя и укорененный в нем. Так что у меня было ощущение, что и детство его мне известно. Непомук рано умирает, от менингита, писателю удалось передать, как непомерно тяжкое горе накрывает всех, кто его знал. Смерть – это не 150 тысяч исчезающих каждый день жизней. И не предстоящее нам наше собственное исчезновение. Смерть – в том ее значении, какое содержится во всех случайных, оброненных неосознанно, оборванных слезами словах и во всем множестве мудрейших, продуманных до корней, – это смерть наших близких. Тех, кого мы любим. Естественно поэтому, что столь часто на похоронах выговаривается вслух или про себя присказка «уходят лучшие». Тот, кто это говорит, знает, что это так, я верю ему беспрекословно. Хотя неопровержимых доказательств для посторонних у него сплошь и рядом нет. В случае Григория Дашевского мы можем их представить. Но не выдерживающая простейшего рассуждения, нелепая на вид мысль пришла мне на ум в день его смерти и не уходит: что даже не будь он так талантлив, умен, образован и прочее, он бы все равно был лучшим.

28 января – 3 февраля

В последнее время замечаю некоторое – небольшое – изменение иногда роли, иногда значения евреев в пространстве общественной мысли. Их стали обсуждать в ток-шоу, в публицистике, в анализе современности не обязательно как таковых, а как представляющих собой определенный символ. Как категорию сколько-то отвлеченную, используемую в качестве образца, к которому можно примерять других. Например, как гонимых – с которыми можно сопоставлять вообще преследуемых, скажем, гомосексуалистов у нас сегодня. Или как предприимчивых – чтобы сравнивать с ними другие национальные общности, азербайджанцев, армян, греков, какие угодно. Или как настаивающих на своей исключительности – на фоне тех, кто также претендует на особое место среди народов. Другими словами, евреи перестали выступать в обществе только как колода карт, из которых по надобности собравшихся за столом игроков вытаскивается когда двойка, когда туз, а как явление сродни эллинам, римлянам, варварам. Если угодно, и иудеям – в том их образе, какой оставила Библия.

Это нормально. Хотя бы в тех трех ракурсах, что перечислены мной, на евреях так или иначе, со знаком плюс или минус, сосредоточено внимание очень многих человеческих сообществ и отдельных личностей. Катастрофа, которую евреи пережили, их деловая, социальная и прочая активность, их место как народа в истории мировых религий дают для этого куда как достаточно оснований. Прежде всего и острее и сильнее всего, разумеется, Холокост. Потому что у разных людей могут быть совершенно не совпадающие представления и оценки активности, совершенно несовместимое отношение и приверженность к той или другой религии, тем более к истории и месту каждой в судьбах мира, но страдание, боль, голод, затравленность, гибель одинаковы для всех. Именно поэтому любой геноцид, будь то Камбоджа или Руанда, и вообще массовые преследования и призывы к резне, не обязательно по расовому признаку, естественно воспринимаются со ссылкой на Холокост. И всплеск гомофобных настроений в России, начавшийся как защита морали, но всецело опирающийся на презумпцию права одних объявлять и осуществлять гонения других, немедленно ассоциировался с временем нацизма, когда гомосексуалисты должны были нашивать на свою одежду розовые треугольники, как евреи желтые звезды.