«Еврейское слово»: колонки

Отчасти имелась в виду химия, которая так называлась прежде чем стала наукой. Химия как нежная тайна вещей, их сокровенная натура. Не архимедовы жидкости, выталкивающие все равно какие строго геометрические пифагоровы тела, не катящиеся прямолинейно идеальные ньютоновы шары. Химия сродная стихиям, знающая объяснение мира… Оказалось, это справочник по составлению комбинаций из сотни простейших элементов. Число комбинаций практически бесконечно, но принцип их составления один. Мира она не объясняла, она подсовывала вместо него еще один набор таблиц. В двадцать пять лет Примо Леви был отправлен в лагерь смерти. Немцам нужны были химики, он прошел строгий экзамен, получил призрачный шанс выжить. Выжил. Написал книгу «И это человек?» Через пятнадцать лет другую – «Передышка». Еще через пятнадцать – «Утонувшие и спасенные», а между ними «Периодическую систему».

Поколение наших отцов и поколение наших дедов прошли через страшные времена. Испытания, представшие поколению нашему, в сравнении с выпавшими на их долю – «бой бабочек». Если книга Леви о его «химии» всколыхнула во мне воспоминания о моей собственной и заставила еще раз их пересмотреть, это не значит, что я к нему примазываюсь. Про его смерть, когда он уже старым человеком бросился в лестничный пролет, Эли Визель сказал: «Примо Леви умер в Освенциме сорок лет назад». К этому не примазываются. Но его школьные годы, и узнаваемая, хотя и принадлежавшая к другому слою и в совсем другой стране, семья, и институтская лаборатория с похожими на палубу столами, шкафами, колбами, горелками Бунзена, и Мелвилл, Томас Манн, Хаксли, прочитанные в одинаковом возрасте, словом, то прошлое, которое стало для него дорогим, оказалось дорого и мне.

9–15 февраля

Джером Дэвид Сэлинджер прожил 91 год. Как публичная персона умер давно, с полвека назад, на пике успеха, в зените мировой славы. Уехал в глушь штата Нью-Хэмпшир, в деревенский дом без воды и электричества, исчез с радиолокационных экранов культуры. Шуму по этому поводу было соизмеримо с шумом по поводу им к тому времени написанного.

Хотите верьте, хотите нет, я и два-три моих близких друга не увидели в его поступке ни юродства, ни чудачества, ни даже неожиданности. Из романа «Над пропастью во ржи» такое решение каким-то образом вытекало. Вот роман – это да, ошеломил. Надо представить себе, на каком фоне он в СССР появился. Держа при этом в голове и то, что, то есть какого рода, уровня и таланта книга появилась на этом фоне. Сталина не было уже семь лет: в тех же масштабах, в каких людей сажали и губили, их стали реабилитировать и выпускать. Пролетела короткая оттепель, но ее было достаточно, чтобы более или менее молодые, непуганые, заговорили – кто смелее, кто сдержаннее. И тут после схематичных Дудинцева и «прогрессивного американца» Митчелла Уилсона – «Над пропастью».

Мало того, что герой был подросток, а не человек с опытом. Что говорил он не привычным языком книг, а уличным. И что всю цивилизацию папаш-мамаш, которую ему подсовывали как достойную всяческого участия в ней и чуть ли не восхищения, в гробу видал. Он при этом не давал и крошечного повода усомниться, что он абсолютно честен. Что только так и может высказать правду подросток. И что эта цивилизация – действительно гроб-могила. По проникновенности в суть вещей, по называнию их именами, которые не опровергнуть, по несогласию жить предлагаемой жизнью, писатель, представивший миру такого героя, напрашивался на сравнение с Толстым. Такую книгу нельзя сочинить, можно только быть ипостасью такой книги. Как Толстой был не проповедником своего учения, а живой его ипостасью. А чтобы нам не приходило в голову, что, может быть, мы ошибаемся в столь высокой, столь редкостной оценке писателя, в понимании его человеческого существа, Сэлинджер ушел из цивилизации и культуры. Как его герой – из школы и семьи. Как за полстолетия до него Толстой.

Вышла книга, и что-то переменилось в мире. Как переменилось, когда запели битлы. И как когда президентом стал Кеннеди. И как когда его убили. Не что-то, чего можно было ожидать в отдельных областях – в литературе, музыке, политике. А состав воды и воздуха, окружающих нас. И состав крови внутри нас. И конечно литература, и музыка, и политика. «Коллеги», первый роман Аксенова, отзывавшегося тогда на шум времени, как мембранна, был повернут еще к соцреализму. «Звездный билет», написанный сразу после публикации «Над пропастью», задышал, зазвучал, заиграл по-новому. Я не хочу сказать, что в нем есть явные влияния, просто он написан человеком, прочитавшим Сэлинджера. Журнал «Юность», диктовавший тогда молодежную литературную моду, не мог отвести взгляда от главного юнца планеты Холдена Колфилда.