– Предстоит отправление торжественной феории в Дельфы, царица; но сигнал к нему должен дать сам Аполлон зарницей с горы Воза, что в цепи Парнета. И вот теперь наряд ареопагитов, чередуясь, следит с Долгих скал, откуда открывается вид на Парнет, когда появится зарница; если Ареопагу нужно собраться в полном составе – он собирается там.
– Прекрасно, – ответила Креуса с затаенной злобой в голосе, – это даже еще лучше. – Итак, ждите меня на лугу у Долгих скал.
Пещера Долгих скал имела теперь уже не тот вид, что двадцать лет назад, когда царевна Креуса собирала здесь цветы на празднике Анфестерий. Густая завеса лавровых деревьев преграждала доступ к ней, оставляя лишь узкое отверстие; но и оно было запретным для всех людей. Таковым его объявила царица Креуса; накануне своей свадьбы она посвятила туда какие-то предметы и с тех пор ежегодно, в холодную ночь месяца Посидеона, совершала там какие-то священнодействия, о которых никто не должен был ничего знать. Теперь на лугу перед пещерой было расположено полукругом двенадцать складных стульев; ареопагиты сидели на них, увенчанные зелеными венками, в порядке, определяемом старшинством; в полукруге стоял Ион – таким, каким его знали в Дельфах, и корзинка Пифии лежала у его ног. Все ждали прихода царицы.
Наконец она пришла – бледная, дрожащая, опираясь на руку жрицы Паллады. За ней следовала вся та толпа, которая явилась к ней с оливковыми ветками в тот памятный день и упросила ее отправиться в Дельфы.
– Я вам еще не передавала ответа Аполлона, – сказала ей Креуса, – я передам его теперь.
– Судьи налицо, свидетель тоже, – начал Кефисодор, – скажи нам, царица, кого ты обвиняешь?
Креуса подняла голову, и гневный румянец покрыл ее щеки.
– Его! – крикнула она, показывая на расселину Парнета, с которой трое ареопагитов не сводили глаз. – Я была еще девой; полюбилась ему моя красота. Он вызвал меня – сновидением в ночь под Анфестерии. А, вы думали, что мой свадебный терем в палатах Эрехфея близ дома Паллады? Нет; мой свадебный терем – вот он!
Она протянула руку по направлению к пещере.
– Тогда я не жаловалась; неземное блаженство наполняло все мое существо, я считала себя счастливейшей из жен, что сподобилась носить под сердцем младенца божьей крови. Я все думала: бог придет, он призрит на мою надежду. Но месяцы проходили, и его не было.
Тайно от всех выносила я божий плод; тайно родила я его в доме Эрехфея, до крови закусывая мои уста, чтобы они не выпустили предательского крика из моей груди; тайно перенесла его сюда в пещеру перед очи его забывчивого родителя. И это все, что я знаю о нем.
Прошло двадцать лет – ни разу бог не вспомнил обо мне. А когда меня заставили отправиться к нему паломницей и я в запечатанном складне подала ему вопрос, где мой и его сын, – он выжег мой вопрос и не ответил мне ничего.
После меня и муж мой Ксуф отправился к нему; и что же? Ему он даровал то, в чем мне отказал, – даровал сына его молодой любви. Этот сын – вот он!
Она указала на Иона.
– Судьи Паллады, – продолжала Креуса. – Вам могучая дочь Громовержца даровала великое право творить суд и над богами, и над людьми: Арес и Посидон подчинились вашему приговору. Рассудите же меня с моим обидчиком, потребуйте от Аполлона, чтобы он вернул мне моего сына!
В эту минуту вооруженный вестник, весь запыхавшись, подбежал к Кефисодору и шепнул ему что-то на ухо. Кефисодор вздохнул и снял венок с головы. Все ареопагиты обратили взоры на него: что случилось?
– Суд Ареопага продолжается, – громко возгласил Кефисодор. – Царица, в твоем рассказе не все понятно. Почему ты не открылась твоему отцу Эрехфею? Он был добр и любил тебя; он, наверное, нашел бы средства облегчить твои страданья и, не имея сыновей, охотно бы принял внука божьей крови, которого ты родила.
Креуса насупила брови.
– В своем наказе перед разлукой бог запретил мне открываться кому бы то ни было; в этом было довершение обиды. Никто ничего не знал – ни отец, ни няня. Я всё выстрадала одна.
– Ты говоришь о наказе; его ты твердо помнишь?
– Еще бы! Огненными письменами запечатлелся он в моем сердце.
– Повтори же его суду словами самого бога.
– Он мне так сказал: «Спасибо тебе, Креуса, за твою любовь; наградой тебе будет чудесный младенец, которого ты родишь, когда Селена в десятый раз сдвинет свои рога. Но ты никому не должна открывать, что отец его – Аполлон…»
– Это всё?
Креуса ответила не сразу.
– Нет, не всё, – сказала она наконец почти шепотом.
– Перед судом не должно быть тайны; что еще наказал тебе бог?
– «…и должна его любовно вскормить и воспитать сама, не удаляя его от себя».
– И ты решилась ослушаться воли бога?