Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Лето того года, которое последовало за «лемносским грехом», принесло лемниянкам аргонавтов. При виде смелой дружины, приближавшейся к их острову, лемниянки собрались на совещание ко дворцу царицы. Ипсипила предложила послать гостям подарки и упросить их уехать; ее тяготила мысль о совершённом грехе. Но ее старая советница Поликсо взглянула на дело глубже: какая участь предстоит им? Ее, старуху, похоронят молодые; но кто похоронит молодых, когда они, состарившись, умрут? И вот боги посылают им аргонавтов; здесь – женщины без мужей, там – мужчины без жен… Не ясно ли, как следует поступить? Сказано – сделано; к аргонавтам отправляется посланница с «душерадостной» вестью: «поживите с нами, а затем – счастливого пути». Рисуется картина беспечного амазонского веселья; аргонавты не были бы теми смелыми юношами, какими их изображает предание, если бы эта картина им не понравилась. Заключаются легкие, краткосрочные, амазонские браки; два года остаются аргонавты на Лемносе.

Это пока – идиллия: трагедии еще нет. Не было бы и зародыша таковой, если бы Ипсипила была настоящей амазонкой, подобно другим. Но она ею не была тогда, когда, вопреки всеобщему решению, спасла своего отца Фоанта; не стала она ею и теперь. Ясона она полюбила как мужа, не на время, а навсегда; в нем она видела царя своего острова, прекратителя ненавистного ей женского царства. Она отпустила его на подвиг в Колхиду, но с тем чтобы после этого подвига он вместе с золотым руном вернулся с аргонавтами на Лемнос. И вот аргонавты уплыли… Ипсипила осталась, но не одна, а со сладкой материнской надеждой под сердцем. В отсутствие мужа она родила близнецов-мальчиков: одного она назвала Евнеем («о прекрасном корабле»), в честь владельца чудесной «Арго», другого – в память о своем отце – Фоантом. С этим двойным драгоценным даром счастливая мать стала ожидать своего мужа.

Стоит ли досказывать? Ясон в Колхиде, подвиги, Медея… Везя Медею, «Арго» уже не могла заехать на Лемнос. Картину тревоги и отчаяния вероломно покинутой Ипсипилы изобразил Овидий в своих «Героинях»; к его красочному описанию я и отсылаю читателя (см. ниже).

V

Ипсипила не коснулась золотого руна: оно пронеслось мимо ее берегов на боязливо ускользающей от нее «Арго». Но она была подругой его похитителя Ясона, и несчастье обреченного мужа не могло не задеть и ее. После вероломства Ясона царству Ипсипилы наступает конец.

Здесь – шов нашей трагедии, самое трудное для ее рассказчика место. Очень красиво и эффектно бывает, сосредоточась мыслями на одной ее половине, посылать взоры на другую, оттеняя настоящее либо прошлым, либо будущим. Так Овидий в последней части своего послания представляет нам Ипсипилу предвкушающей трагический исход счастья своей соперницы, гибель последних жертв золотого руна. Это можно сделать в быстром и смутном видении; но поэт очень затруднился бы связать трагедию Ипсипилы и Медеи в одно гармоническое целое. Ведь весь смысл Медеиной мести – в том, что, убивая и невесту Ясона, и своих от него детей, она разрушает и настоящий, и будущий «дом» своего мужа, между тем как этот муж только о том и думает, чтобы создать и укрепить свой дом. Представим себе теперь, что у него есть на Лемносе и жена, и дети, и царство: все значение мести пропадает. Уж конечно, не Ипсипила отвергнет разбитого жизнью мужа – недаром она гречанка. Это прекрасно понимал и сам Овидий: в другом своем послании, написанном от имени Медеи, он об Ипсипиле умалчивает; там лемносское приключение даже не упоминается.

Так равно и у Еврипида, как мы увидим, перед глазами Ипсипилы-прислужницы только и носится время ее царского величия, ее любовного счастья – «Арго» и ее герои, и белеющие волны, убегающие из-под киля чудесного корабля; эту картину она видит еще в минуту близкой смерти. Но как связал поэт обе половины трагической жизни своей героини?

Я только что сказал, что здесь «шов» нашей трагедии. В настоящих рассказах, составляющих умственную собственность их творцов, такие швы свидетельствуют о неловкости последних и поэтому справедливо вменяются им в вину. Но в мифах дело обстоит иначе: здесь швы естественно возникают при всякой попытке соединить в одно целое самобытно происшедшие разнородные части. Будучи досадными в эстетическом отношении, они для исследователя происхождения мифа служат драгоценной уликой, значительно облегчая ему его задачу. Отсюда следует специально для нашего мифа вывод: обе половины мифа об Ипсипиле возникли самостоятельно. Или другими словами: лемносский миф об Ипсипиле-царице первоначально не имел ничего общего с немейским мифом об Ипсипиле-прислужнице. Вывод этот подтвердится в дальнейшем, когда мы будем разбирать специально немейский миф; но уже теперь полезно будет иметь его в виду.