Лидийские вакханки
вступают на сцену. Все они, поверх своей длиннополой одежды, наряжены в небриды; некоторые несут в руках тирсы, остальные – тимпаны, т. е. тамбурины, игрой на которых сопровождаются их песни, начиная с третьей строфы.В то же время двери дворца раскрываются, выходит стража, с левой стороны начинают появляться группы любопытных; но после первой антистрофы все посторонние снова удаляются.
Пришедши с азиатской земли, покинув святой Тмол, мы несем приятное бремя в честь бога Бромия, служим сладкую службу, провозглашая Вакха.
Кто на улице? Кто на улице? Кто в хоромах? Пусть он удалится; а присутствующие пусть соблюдают чистыми свои благоговейные уста: мы вещаем слова установленной на века веры, прославляя Диониса.
Блажен, кто, милостью богов удостоенный их таинств, соблюдает чистоту в жизни и душой приобщается к сонму посвященных, справляя в горах вакхические празднества среди благочестивых очищений; блажен, кто, подымая символы великой Матери-Кибелы, потрясая тирсом и увенчанный плющом, служит Дионису.
Вперед, вакханки! Вперед, вакханки! Сопровождайте Бромия, богом рожденного бога Диониса, возвращающегося с фригийских гор к просторным и веселым улицам Эллады, – сопровождайте Бромия!
Его, которого некогда беременная им мать в муках родильных потуг, вызванных окрыленной молнией Зевса, преждевременно произвела на свет, расставаясь с жизнью под ударом перуна. И тотчас Зевс-Кронид принял его в родильную полость, уложив его в своем бедре; он застегнул покровы золотыми пряжками тайно от Геры. И он родил его, когда волею Мойр исполнилось время, его, рогоносного бога, и увенчал его венками из змей, – вследствие чего и ныне вакханки вплетают себе в кудри эту дикую добычу.
После этой строфы движения вакханок становятся все оживленнее, достигая крайних пределов страстности в эподе; все чаще и чаще раздаются удары в тимпаны. Площадь снова наполняется народом – стражей, челядью и гражданами.
О Фивы, вскормившие Семелу, венчайтесь плющом, украшайтесь зеленью плодоносного тиса, посвящайте себя Вакху ветвями дубов или елей! Покрывая грудь пестрыми небридами, обвязывайте их клочьями белой шерсти и с шаловливыми тирсами в руках чествуйте бога! Скоро вся земля огласится хороводами, когда Бромий поведет свои дружины в горы, да, в горы! Где его ждет толпа женщин, в неистовстве покинувшая кросна и челноки по воле Диониса.
О терем Куретов! О божественное ущелье Крита, давшее жизнь Зевсу! В твоих пещерах трехшлемные Корибанты нашли для нас этот кожей обтянутый обруч, присоединили его строгий звук к сладким напевам фригийских флейт и дали его в руки Матери-Pee, чтобы некогда его шум сопровождал славословия вакханок. А бешеные сатиры выпросили его у Матери-богини и приобщили его к хороводам триетерид, любимых Дионисом.
Любо нам в святой поляне, когда бежишь со всей дружиной, стремясь во фригийские или лидийские горы, и вдруг – погнавшись за козленком, чтобы отведать его крови и испытать сладость сырой пищи, – упадешь наземь, защищенная святым покровом небриды. А вождь наш взывает: «Благословен будь, Бромий!» И из земли льется молоко, льется вино, льется пчелиный нектар, эвое! И вот сам Вакх, подымая на своем тирсе горящий багровым пламенем светоч, дымящийся подобно сирийскому ладану, стремится к нам, побуждая нас, изумленных, к бегу и пляске, подстрекая нас к восторженным кликам, закидывая к эфиру роскошные кудри, – и среди наших ликований восклицает: «Вперед, вакханки! Вперед, вакханки, краса золотого Тмола! Под звуки гудящих тимпанов пойте Диониса, чествуя славословиями благословенного бога и фригийскими возгласами и кликами!»
Любо нам, когда сладкозвучная священная флейта поет святые напевы, сопровождающие наш бег в горы, да, в горы! – и веселая, подобно жеребице, оставленной при пасущейся матке, резвится быстроногая вакханка.