Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Иннокентий Федорович был первый и единственный в России ученый и вместе с тем поэт, давший полный стихотворный перевод всех трагедий Еврипида… Наследник его продал труд своего отца книгоиздательству «М. и С. Сабашниковых» в полную собственность, и вот в июне или июле этого года вышел 1-й том Еврипида в переводе И. Ф. Анненского в «Памятниках мировой литературы», под редакцией Фаддея Францевича Зелинского. Посмертный труд Иннокентия Федоровича увидел давно желанный свет! И казалось бы, радостно надо было встретить это осуществление мечты покойного!

Я услышала об этом в глуши своей деревни и тотчас же приобрела книгу. Издана прекрасно, тщательно, красиво, но… и в этом «но» вся трагедия творца ее, который не может из могилы заступиться за свое детище! Кто прочитает одно предисловие редактора, тот не может не увидеть, что так нельзя редактировать посмертный труд человека, уже имевшего имя известного эллиниста и специалиста в области Еврипида! Г-н Зелинский редактирует ведь не каникулярную работу гимназиста VII класса, чтобы силою своего авторитета произвольно вносить поправки в поэтический перевод (не дословный, не подстрочный, а поэтический) И. Ф. Анненского.

В своем предисловии он как бы из милости дарит поэту его метафору:

По сердцу и мыслям провел ты
Мне скорби тяжелым смычком…

И тут же нравоучительно замечает, что во время Еврипида греки не знали скрипок…[33]

Г-н Зелинский не считается[34] с основным мнением поэта-переводчика, что поэтический перевод древнего классика должен вызвать в современном читателе те же эмоции, какие трагик умел вызывать в своих слушателях в V веке до Р. Х., – трагедия должна не утомлять, а дать ту красоту, от созерцания которой душа облагораживается, становится «над жизнью».

Вот уже первое коренное недоразумение между редактором и его «пациентом» (я говорю «пациентом», потому что он производит над ним ряд мелких и крупных операций – и думает, что если тот молчит, значит, ему не больно…).

Пока еще рукописи не возвратились владельцу, нельзя даже проверить, какие изменения внес редактор в текст трагедий[35], так как «оговорки вносимых в текст изменений» выразились у г. Зелинского в объяснительных примечаниях буквально так: «Изменения допущены в следующих стихах: 1–3, 38, 39, 41, 48–51…» и т. д., до бесконечности. А где же первоначальный текст? Где то, что сказал Иннокентий Федорович? Мы, читатели, хотим же где-нибудь видеть, пусть в конце книги, как сказал не Фаддей Францевич, а Иннокентий Федорович[36]. Ведь это же посмертный и проданный на 50 лет огромный труд Анненского!

Значит, теперь каждому интересующемуся работой Иннокентия Федоровича надо ехать в Лесной и просить наследника: «Позвольте мне порыться в ваших рукописях, мне вот любопытно сверить стих 528 и 890… может быть, Иннокентий Федорович сказал лучше, чем его редактор?»

Уже по маленькому факту лично я, работавшая над приведением в порядок рукописей Иннокентия Федоровича, могу судить, что не всегда «изменения» г. Зелинского служат на украшение перевода. Я знаю, что Иннокентий Федорович перевел заглавие одной трагедии словом «Умоляющие». В перечне же г. Зелинского я уже читаю – и без оговорки в тексте – «Просительницы». Согласитесь же, что для русского уха между словами «Умоляющие» и «Просительницы» есть большая разница в нюансах, может быть, и незаметная для г. Зелинского[37]. Со словом «Просительницы» лично у меня возникает картина не алтаря, у которого ищут защиты несчастные женщины, а приемная важного лица, где какие-то жалкие существа, может быть, в салопах стародавнего фасона, с выражением испуга в робких глазах, с трепетом ожидают появления сановника из кабинета… На мой взгляд «Просительницы» как-то не вяжутся с трагедией и «Умоляющие» более идут к этому сюжету. Далее, в прозаическом переводе Леконта де Лиля трагедия эта называется «Les suppliantes». Разве не странно и дико было бы прочитать вместо «Гераклиды» – «Геракл и сыновья», вроде «Торговый дом Боткина с сыновьями» – правда?[38]

Беда в том, что юридически г. Зелинский неуязвим! Наследник, продавая труд отца, дал право на изменение текста… Тут пострадала лишь этическая сторона, тонкая, едва уловимая, но мучительная своей почти непоправимостью для тех, кто ценит талант Иннокентия Федоровича и кто знал, как он много работал над каждой строчкой перевода, пока, наконец, она его вполне удовлетворяла со стороны научной и поэтической.

Вот что больно задело меня. Может быть, вы захотите заступиться за бедного Иннокентия Федоровича, который только тем виноват, что не дожил до издания своего перевода!