Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Я не касаюсь здесь того вопроса, сколь широко истолковал редактор Ф. Ф. Зелинский свое право приводить текст в соответствие с состоянием науки, – границы этого не поддаются определению в формальном договоре по такому делу, как посмертное издание, – я хочу только сказать, что исчезновение из вышедшего тома Еврипида многих строк моего отца явилось для меня полною и скорбною неожиданностью.

Примите, милостивый государь, уверение в совершенном уважении.

Валентин Анненский.

3) «Новое Время» 16 января 1917 г.

Милостивый государь. Так как вы дали место в вашей уважаемой газете письму О. П. Хмара-Барщевской, глубоко меня тронувшему, и вызванной им статье В. В. Розанова, касающихся моей деятельности как редактора исполненного покойным И. Ф. Анненским перевода Еврипида, то я покорнейше прошу вас поместить в одном из ближайших номеров и настоящий мой ответ.

Он будет краток: более обстоятельное обсуждение затронутых обоими указанными лицами вопросов я предполагаю дать в предисловии к II тому Еврипида, который на ¾ уже набран и выйдет, надеюсь, весной. Конечно, мне было бы желательно, чтобы это обсуждение несколько облегчило то чувство боли, которое причинила г-же Хмара-Барщевской моя редакционная работа над переводом ее покойного свекра; не льщу себя однако надеждой, что это мне удастся в полной мере. Есть область, в которой интересы безусловного родственного пиетета, исключительно представляемые автором письма, и интересы дела, которому служил покойный и служу я, органически непримиримы.

В одном пункте могу успокоить ее теперь же, единственном конкретном, которого она коснулась в своем письме. Она возмущается тем, что я в алфавитном перечне трагедий Еврипида предложенное покойным заглавие одной из них, а именно «Умоляющие», заменил заглавием «Просительницы». «Для русского уха, – пишет она, – есть (тут) большая разница в нюансах, может быть, и незаметная для г. Зелинского». Ее опасения напрасны: предложенное покойным заглавие будет удержано как подзаголовок при издании самого перевода трагедии, т. е. в IV томе; но для алфавитного перечня я предпочел, по практическим соображениям, заглавие «Просительницы». Дело в том, что это заглавие у нас установилось: оно имеется, чтобы не ходить далеко, в вышедшей только что вторым изданием «Истории греческой литературы А. и М. Круазе в переводе В. С. Елисеевой под редакцией проф. С. А. Жебелева» (стр. 289), а им обоим г-жа Хмара-Барщевская не откажет, надеюсь, в «русском ухе» и способности разбираться в незаметных, «может быть», для меня нюансах русского языка. Таким образом, пользующийся трудом покойного Иннокентия Федоровича, естественно, будет искать трагедию под соответственной буквой в IV томе – пусть же он ее там и найдет.

Ф. Зелинский.

4)

Многоуважаемый Василий Васильевич!

Простите меня, но я должен возвратить вам ваши упреки. «Неосторожность» и (невольно и косвенно) «неделикатность по отношению к памяти И. Ф. Анненского» допустили вы, а не я – допустили тем, что слишком поспешно предали гласности более чем неосторожное и неделикатное письмо О. П. Хмара-Барщевской.

Ее я, впрочем, не виню; напротив, ее беззаветная преданность покойному меня глубоко трогает. Но из-за нее она совершенно не в состоянии оценить сложность той задачи, которая выпала на долю мне. В самом деле – что ей Гекуба – Еврипида и сам Еврипид? Он интересен для нее лишь постольку, поскольку он переведен Иннокентием Федоровичем; тут, действительно, каждая строчка ей дорога, и всякое изменение хотя бы йоты из того, что написано Иннокентием Федоровичем, причиняет ей глубокую боль. Пусть этого повелительно требуют интересы Еврипида, с одной стороны, интересы читающей публики – с другой; какое ей дело до всего этого? Посмотрите, как мило она поучает меня об «основном мнении поэта-переводчика», что «поэтический перевод древнего классика должен вызывать те же эмоции, какие трагик умел вызвать в своих слушателях»; ей и в голову не приходит, что для того чтобы проверить этот принцип на практике, надо немножко знать, какие эмоции Еврипид вызывал в своих слушателях, каковое знание она вряд ли станет приписывать себе. В этой авторитетности, с которой она читает мне эту элементарщину, якобы неизвестную мне, скрыто столько наивной дерзости, что пришлось бы только развести руками – но тут опять вспоминаешь, кто это пишет и под влиянием каких чувств. Нет, положительно я ее не виню; напротив, дай Бог каждому такую невестку.