Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Я от души благодарен избранному г-жой Хмара-Барщевской арбитру В. В. Розанову за обнаруженную им объективность и готов признать, что предложенный им исход – печатать забракованные стихи петитом и компактно (т. е. не как стихи, а непрерывно) – значительно обезвредил бы оба усмотренных мною изъяна: объем был бы доведен до минимума, а репутация покойного от этого набора слабых стихов не пострадала бы уже потому, что их никто не стал бы читать. Будет ли этим исходом удовлетворена г-жа Хмара-Барщевская – это другой вопрос. Она ведь считает все стихи покойного верхом совершенства и полагает, что я их мог только исказить; будет ли она довольна тем, что я, печатая мои искажения со всем изяществом сабашниковских изданий, свалю превосходный оригинал непочтительно в одну беспорядочную кучу? Я поэтому (и также потому, что означенный исход только в значительной части обезвредит указанные изъяны, а не совсем) остаюсь при своем первоначальном предложении. Пусть О. П. Хмара-Барщевская вместе с В. И. Анненским сами издают со всем изяществом, которое им вменит в обязанность их пиетет, все забракованные мною стихи Анненского – их в I томе, повторяю, 929, во II около 1500, в III столько же и т. д.; вместе они составят целый том. Если «читатели» действительно, как предполагает г-жа Хмара-Барщевская, сгорают нетерпением узнать, «как сказал Иннокентий Федорович», – значит, они этот том и купят, а наследники покроют свои расходы. Кажется, предложение настолько справедливо, что и сам Соломон не придумал бы лучше.

Вернемся, однако, к пиетету. Г-же Хмара-Барщевской «не верится, что Фаддей Францевич действительно искренно хотел бы, чтобы с его наследием поступили так же». Верится ей или не верится, но не может же она отрицать того, что это мое желание действительно напечатано в конце предисловия к I тому и что, печатая его, я дал моему наследнику соответственное право. Но я охотно верю, что ей не верится: она ведь не понимает другого пиетета, кроме того, который я выше катахретически назвал «медвежьим».

Как я понимаю пиетет, это я тоже сказал выше: не жалея трудов, сделать все возможное для того, чтобы труд покойного мог постоять за себя перед судом и науки, и поэзии. Успел ли я в этом? Пусть судят другие; я же сошлюсь на следующий несомненный факт.

Покойный Иннокентий Федорович сам выпустил 6 переведенных им трагедий в 1906 г. в издании «Просвещения»; эта книга так и осталась в продаже в «каком угодно» числе экземпляров.

В 1916 г. появляется под моей редакцией новое издание переведенных Иннокентием Федоровичем трагедий в коллекции М. и С. Сабашниковых – и уже в три месяца, в три летних глухих месяца все издание распродается, причем этот быстрый успех обращает на себя внимание даже периодической печати (ср. статью г. Полферова в одном из осенних номеров «Биржевых Ведомостей»). И в связи с ним оживляется несколько продажа и издания 1906 г.: заинтересованная Еврипидом, публика обращается и к нему.

Чем объяснит г-жа Хмара-Барщевская эту разницу? Сравнительной ли ценою обоих изданий? Но ведь наше издание дороже[42]. Или разницей издательств? Но ведь и «Просвещение» пользуется доверием публики и выпустило много ходких книг. Нет, как ни изворачивайся, а приходится скрепя сердце признать, что высмеиваемое г-жой Хмара-Барщевской «химическое соединение» более пришлось по вкусу читающей публике, чем подлинное издание 1906 г.

Теперь ставлю вопрос: как же мне следовало поступить? Идею г-жи Хмара-Барщевской я знаю: у меня были бы в руках «подготовленные» ею, как она говорит, «к печати» трагедии. Взять хотя бы тех «Гераклидов», с которых начинается настоящий том. Очень бережно переписан весь черновик покойного, все неправильные стихи; где листки были утеряны, там редакторша заполнила пробелы французским прозаическим переводом Леконта де Лиля, так что русские стихи чередуются с французской прозой. Как видит читатель, новый Еврипид был бы по этой идее много хуже старого; если уже тот 11 лет дремал в подвалах «Просвещения», то какова была бы участь этого?