Европа-45. Европа-Запад

Теперь Клифтон знал, кто такой капитан Норман Роупер. Его начальник входил в состав Интеллидженс сервис — в этом не было никаких сомнений, иначе откуда бы могли быть у него агенты на норвежском побережье, откуда секретные радиограммы, которых никто на крейсере не может расшифровать, откуда эта независимость, дающая капитану Роуперу право действовать вопреки воле адмирала. Теперь Клифтон припомнил, как в первый же день его службы у Роупера тот сурово приказал ему держать язык за зубами и не выносить за дверь капитанской каюты ничего из того, что ему придется здесь слышать. Роупер даже дал ему подписать бумагу о неразглашении тайны, которую равнодушный ко всяким бумагам Клифтон и подписал не читая. Придя к выводу, что его шеф весьма значительная фигура, Клифтон даже засвистал от гордости и так, свистя, и ворвался в радиорубку.

— Приказано немедленно передать в адмиралтейство! — выпалил он.

— Снова китайская грамота,— недовольно пробурчал лейтенант, беря радиограмму.— Только радиомолчание нарушаем, даем возможность обнаружить нас. Все говорим, говорим... Пустословие разводим...

Клифтон еле удержался от того, чтобы не сказать лейтенанту о том, какого рода это «пустословие». Если бы только кто-нибудь на корабле знал, что содержала эта телеграмма...

Вечером того же дня Честер опять носил в каюту Роупера чайники с цейлонским чаем и твердые галеты. Опять сидел там адмирал со своими офицерами, но теперь уже адмирал не вынимал свой платиновый портсигар, не говорил ласково Клифтону: «Паренек, ну-ка принеси еще чаю, только покрепче», не усмехался ласково. Нет, адмирал, покраснев и раздувая ноздри, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, гневно говорил капитану Роуперу:

— Это все наделали вы, капитан. Это вы виноваты. Тем, из Уайтхолла, только дай зацепку. Они рады каждой возможности уклониться от боя. У них называется это благоразумием. А в наших условиях очень тяжело, а иногда и просто невозможно провести грань между благоразумием и трусостью. Или, если хотите, подлостью. Вы знаете, какое задание ставится перед каждым военным кораблем? Оно формулируется тремя пунктами: обнаружь — вступи в бой — уничтожь! А что предлагают нам: обнаружь — уклонись от встречи — убегай. Удирать, не сделав ни одного выстрела по врагу! Оставив без защиты тридцать четыре судна! Не доведя конвоя до русских портов! Не довезя до России такого необходимого ей груза! Что скажут наши потомки, узнав об этом позорном факте? Что скажут они обо мне и о вас, капитан Роупер?

— Я выполнял свой воинский долг,— сказал Роупер.

— Ол райт! Это делает вам честь. Но разве не была бы эта честь еще большей, если бы вы содействовали не нашему бегству, а нашей победе?

— Я не мог не передать телеграммы.

— Так передайте еще одну. Скажите, что предыдущая была ошибкой. Что подтверждения о немецкой эскадре не поступило.

— Я не имею права этого делать.

— А разве я имею право бежать с поля боя? А тридцать четыре транспорта? Триста тысяч тонн груза — боеприпасов, оружия, горючего, материалов,— имеем мы право допустить, чтобы все это потопили боши?

— Это решают в Лондоне. Боевые корабли дороже транспортов. Мы не можем рисковать,— спокойно проговорил Роупер.

— Позор,— дрожащим голосом сказал адмирал.— Это позор для британского оружия!

Он поднялся и вышел. За ним вышли и его офицеры.

Клифтон Честер, хоть и стоял за дверью, все слышал. Сначала он тоже возмущался, как и адмирал. Только подумать: такой бессмысленный приказ! Они сохраняют военные корабли, боятся, чтобы — избави боже! — немцы не потопили какой-нибудь миноносец. Пусть лучше топят десяток транспортов, нагруженных снарядами для России! Потом ему стало страшно: ведь все транспорты погибнут! Все до одного.

Один за другим. Колонна за колонной. Будут торпедированы с подводных лодок, забросаны бомбами с самолетов, расстреляны с «Тирпица», который будет забавляться ими, как мишенями на морском полигоне. Потом им овладело желание как можно скорее вернуться на «Меркурий», в свою боевую команду, стать у стопятидесятимиллиметрового орудия и бить по врагу, как только он появится. Клифтон Честер был прежде всего солдат, а солдаты от войны не бегут.

Он решил сказать о своем намерении капитану, требовать, чтобы его немедленно отправили на «Меркурий», на его боевой пост.

Но Роупер не пожелал выслушать своего денщика. Не глядя на него, сухо сказал:

— Немедленно в радиорубку. Я жду важную радиограмму из Лондона.

Однако Лондон молчал. Вместо этого пришла телеграмма из неизвестности, таинственная, как и первая, и, очевидно, такая же трудная для расшифровки, потому что Роупер ломал над нею голову целых два часа.