Европа-45. Европа-Запад

— Это хорошо,— словно бы мурлыкнул немец, и видно было, что он не верит гостю. О пане Дулькевиче он не спрашивал. Поднялся, шатаясь прошелся по комнате и неожиданно запел грубым пьяным голосом:

Немецкий лес, немецкий лес,

Такого нет нигде на свете...

Растроганный пан Дулькевич вскочил, подбежал к немцу, обнял его и, заглядывая ему в глаза, затянул свое:

В маленькой, тихой кофейне...

А немец совсем раскис. Его бычьи глаза наполнились слезами, толстые губы дрожали, когда он выводил:

Там, где стоит возле леса избушка,

Там, куда тянется сердце мое,

Где из дубравы пугливые серны

Утром выходят,— там мой очаг.

Вдруг он умолк. Он посмотрел по очереди на Казика и Дулькевича, вышел из комнаты и, появившись через пять минут на пороге, не то чтобы пригласил, а скорее приказал:

— Спать!

Гости поднялись и, пошатываясь, двинулись следом за ним. Немец повел их по скрипучей лестнице наверх в мансарду. Там оказалась комнатка с широким окном и тремя солдатскими кроватями. Постели были покрыты коричневыми шерстяными одеялами.

— Туалет внизу, в коридоре, под лестницей,— сказал на прощанье хозяин. За весь вечер это была самая длинная его фраза.

Когда они остались одни, Казик, отведя темную штору, посмотрел в окно, прошел по комнате из угла в угол и спросил Дулькевича:

— Что будем делать, пан майор?

— Спать,— беззаботно ответил тот.

— А утром?

— А утром возьмем с собой лесника и заставим перевести нас через «линию Зигфрида».

— А что, если это и есть «линия Зигфрида»?

— Пан Казик выпил лишнего.

— Во всяком случае, я советовал бы сейчас же идти дальше.

— Пан подхорунжий, когда возле вас майор, воздерживайтесь от каких бы то ни было советов.

— Однако же, пан майор...

— Пан хочет, чтобы я повторил? Я приказываю пану сейчас же ложиться спать.

— Может быть, один из нас будет дежурить на всякий случай? — не удержался Казик.

— Не учите меня! — топнул ногой Дулькевич.— Я сам знаю, что одному надо дежурить.

— Тогда позвольте мне первому стать на вахту.

— Почему это пан хочет быть первым?

— Ну, я все-таки моложе...

— Ерунда! Кто вам сказал, что Генрих Дулькевич старик? Я еще и до сих пор помню, в каком платье была пани Збышко-Потоцкая в кабаре «Али-Баба» десять лет тому назад. Если вы спросите, какое было меню на обеде, устроенном итальянским послом в двадцать восьмом году, я перечислю вам все блюда в том порядке, как их подавали. Я помню мельчайшие детали всех своих семидесяти шести любовных приключений, которых я никогда не избегал и — примите к сведению — не собираюсь избегать. А вы говорите, что Генрих Дулькевич старик. Дайте мне свой пистолет и немедленно ложитесь. Я разбужу вас, если будет нужно.

Казик заснул, будто умер. Пан Дулькевич запер двери на задвижку, выключил свет, подвинул стул к окну и с легким вздохом устроился на нем. У него было удивительное свойство. В присутствии других людей в голове его роились мысли, как пчелы в улье, а слова так и прыгали на языке. Оставался один — и голова пустела. Он не мог добыть из нее малейшей мыслишки, ничтожного воспоминания. Мог только сидеть вот так, как сейчас, и, уставившись в темноту за окном, постукивать ногой, отбивая такт мазурки. Руки пан Дулькевич держал на коленях. В каждой по пистолету. Все-таки из него получается неплохой часовой. Может, он и родился для того, чтобы стать военным, может, из него вышел бы новый Наполеон, если бы война пришла раньше. А, пся кошчь!

Хотелось курить. Пан Дулькевич встряхнул коробком спичек, раздобытым предусмотрительным Казиком в каком-то подвале, и тут же вспомнил, что последний окурок, найденный тем же Казиком прошлым утром на лесной тропе, они по очереди высосали еще днем. И как это они не догадались попросить табаку у хозяина! Идиоты! Сейчас он, наверно, уже спит.

Пан Дулькевич поднялся со стула, потянулся, разминая онемевшие ноги, и подошел к двери. Спрятал один пистолет в карман, оттянул задвижку, небрежно нажал ручку. Дверь не поддалась. Он нажал сильнее—дверь даже не дрогнула. Она была заперта!

Тысячи мрачных предположений пронеслись в голове пана Дулькевича. Он не спал, но шагов на лестнице не слышал. Тот, кто запирал дверь, постарался сделать это осторожно, неслышно. В то же время немец не мог не знать, что двое здоровых мужчин сумеют выбраться из мансарды если не через дверь, то хотя бы через окно,— он должен был спешить, если хотел позвать кого-нибудь на помощь или уведомить гестапо. Но в таком случае поспешить следовало и им — Казику и Дулькевичу! Надо будить подхорунжего.

Майор пошарил по стене, но почему-то выключателя не нашел. Дрожали руки. «А, пся кошчь! » — шептал пан Дулькевич, шмыгая носом так, что казалось: вот-вот он втянет ноздрями свои усики. А руки дрожали и не могли никак нащупать круглую головку выключателя.