Европа. Борьба за господство

Антанта также все больше уделяла внимания именно Европе. Францию охватило réveil national («национальное пробуждение»), общественности постоянно напоминали о том, что истинный враг совсем рядом, по ту сторону границы. В августе 1911 года начальник генерального штаба генерал Жоффр представил «План 17» по вторжению в Германию. Вопрос об Эльзас-Лотарингии, долго остававшийся на периферии благодаря обилию колониальных проблем, вновь оказался в повестке дня. В январе 1912 года премьер-министром стал Пуанкаре, которому нация доверила «усмирить» Германию. В Великобритании безопасность Франции и стран Бенилюкса также сделалась предметом заботы правительства. Новый начальник военных операций, германофоб сэр Генри Уилсон, открыто приступил к планированию – при существенной политической поддержке – военной кампании на континенте.[835] В июне 1912 года морское соглашение сделало Францию ведущей силой Средиземноморья и позволило Великобритании сосредоточиться на Северном море; основная часть флота метрополии теперь бороздила домашние воды.[836] Европа, как сообщил Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль австралийцам и новозеландцам в апреле 1913 года, «то место, откуда налетает ветер».[837]

Растущая угроза войны определяла внутреннюю политику. В Германии унижение, понесенное в ходе Второго марокканского кризиса, вызвало шквал нападок на слабость имперской внешней политики.[838] Пангерманисты требовали войны, как и лидер национал-либералов Бассерман. На чрезвычайно бурной сессии рейхстага в ноябре 1911 года канцлера обвинили в том, что он позволил Германии «выпасть из рядов великих держав». Центристы и умеренные левые, представлявшие большую часть населения страны, сокрушались по поводу уязвимости рейха перед потенциальным нападением русских и осуждали «легкомысленное» растрачивание ресурсов на колониальные авантюры. В России тоже выражали недовольство внешней политикой царского правительства. Главным критиком в Думе выступал Александр Иванович Гучков, лидер ведущей фракции октябристов. Не устававший указывать на неэффективность дипломатии и отсутствие координации в вопросах национальной безопасности, Гучков призывал к наращиванию не флота (это означало бы возобновление экспансии на Дальнем Востоке), но армии, которая была необходима, чтобы защитить российские амбиции на Балканах и в Центральной Европе.

По всему континенту правительства решали проблему, каким образом максимально повысить военный потенциал. Как правило, обсуждались сама оборона и ее социально-экономические последствия. В июне 1912 года российская Дума санкционировала изрядное увеличение расходов на содержание Балтийского флота, который в значительной степени ориентировался на противодействие Германии. Через месяц критическая международная ситуация позволила австро-венгерскому правительству добиться увеличения численности армии вопреки обструкционизму мадьяр, впервые более чем за двадцать лет. Во Франции правительство пыталось компенсировать немецкое превосходство за счет закона об удлинении срока военной службы до трех лет. Когда Берлин принял свой военный закон, он немедленно столкнулся с затруднениями. Консервативные аристократы в армии весьма неохотно «разбавляли» свои ряды представителями среднего класса, не говоря уже о пролетариях. Правые также беспокоились, что ради содержания более многочисленной армии придется ввести прямой налог на богатых. Хуже того, в рейхстаге доминировали социал-демократы, ставшие крупнейшей фракцией после колоссальной явки на выборах в январе 1912 года; они были категорически против косвенных налогов, как правило, ложившихся тяжким бременем на трудящихся. Немецкие социал-демократы, центристы и либералы при этом были вовсе не против военных приготовлений как таковых; наоборот, «социал-демократы», как писал лидер СДПГ Август Бебель в 1913 году, «всегда осознавали, что географическое и политическое положение рейха делает необходимой надежную защиту».[839] Поглядывая на царскую Россию, своего сурового идеологического врага, социал-демократы и либералы во многих отношениях оказывались даже более воинственными, нежели имперское руководство. Левая либеральная критика осуждала и «Dekorationsmilitarismus»[840] – якобы присущую генералитету одержимость парадами и прочей «чепухой» – офицеров старой закалки; социал-демократы хотели вести войну не традиционно, а эффективно. Молодой либерал Густав Штреземанн требовал, чтобы «Германский рейх был воистину велик вовне и свободен внутри; такова цель, за которую мы сражаемся».[841] В июне 1913 года немецкая армия увеличила свою численность за счет введения прогрессивного прямого налога, одобренного рейхстагом. «Ползучая парламентаризация» в Германии шла рука об руку с подготовкой страны к войне.