Европа. Борьба за господство

Германия намеревалась всецело поддержать своего союзника. Австрийский коллапс оставил бы ее полностью изолированной, обнажил бы прежде безопасный южный фланг и выставил страну в одиночестве против Антанты. Кризис также сулил возможность наконец-то разорвать франко-русскую «удавку». Если Санкт-Петербург не сможет оказать поддержку Сербии или если, что еще лучше, сербы не сумеют договориться об англо-французской помощи, тогда Сербии предстоит испытать унижение, с которым не сравнится недавний провал в ходе боснийского кризиса, и, возможно, это будет иметь фатальные последствия для Антанты. Если же Россия поспешит на подмогу Сербии, Германия готова объявить войну, поскольку та в любом случае неизбежна и, чем дольше откладывается, тем менее благоприятным видится исход. Кайзер заметил в начале июля: «Сейчас или никогда… С сербами нужно разобраться как можно быстрее». Даже в целом умеренный Бетман-Гольвег теперь ратовал за превентивные меры, ибо, как он заявил, «будущее принадлежит России, которая непрерывно растет и превращается во все более жуткий кошмар».[855] Как бы то ни было, марокканское фиаско показало, что Германии не следует ввязываться в войну без союзника в лице Австро-Венгрии. Более того, требовалось «бросить кость» немецкому общественному мнению, в особенности скептически настроенным социал-демократам. Из этих соображений Германия взяла на себя обязательство безоговорочно поддержать Австро-Венгрию – в надежде, что война окажется локальной, но исходя из «просчитанного риска», что она может охватить всю Европу.

Данные обстоятельства делали конфронтацию Австрии и Сербии весьма вероятной, общеевропейский кризис казался неизбежным, но реальные боевые действия начались исключительно в результате вмешательства России.[856] Именно Санкт-Петербург предпринял первые шаги в направлении военного столкновения между великими державами. Отчасти это было связано с тем, что Россия не могла позволить себе новый боснийский кризис; министр Сазонов предупреждал, что «Россия никогда не простит царя», если тот уступит немцам и «покроет позором доброе имя русского народа».[857] Белград следовало поддержать хотя бы по этой причине. Кризис вдобавок предоставлял шанс реализовать «историческую миссию» занятия черноморских проливов и втянуть Великобританию и Францию в общеевропейскую войну, чтобы подорвать могущество Германии и тем самым расчистить путь для наступления на Константинополь. Франция мгновенно изъявила готовность солидаризоваться с Россией: французы полагали, что у них нет иного способа сдержать Германию и избежать изоляции; Великобритания медлила, все еще рассчитывая, что возможно обойтись локальной войной. 28 июля Габсбургская империя объявила войну Сербии. Через день Россия приступила к частичной мобилизации против Австрии, а два дня спустя – к всеобщей мобилизации, уже имея в виду Германию.

Санкт-Петербург, таким образом, сделал первый, роковой шаг, после которого начала действовать логика «войны по расписанию». Российская мобилизация ставила под угрозу предпосылки, на которые опирался план Шлиффена. Германии тоже пришлось немедленно объявить мобилизацию, чтобы не оказаться в угрожаемом положении – и воспользоваться своей превосходной сетью железных дорог для уничтожения таковой на территории одного из своих противников, прежде чем подоспеет другой. 1 августа Германия приступила к всеобщей мобилизации и объявила войну России; это заставило мобилизоваться французов, как и ожидали русские. Этот ход, в свою очередь, вынудил Германию напасть на Францию: 2 августа немцы потребовали свободного прохода по территории Бельгии; день спустя Германия объявила войну Франции, и через день после этого немецкие войска вторглись в Бельгию. План Шлиффена начал осуществляться. В Великобритании сэр Эдвард Грей недели напролет терзал себя сомнениями, одобрит ли парламент ту минимальную военную помощь Франции, которая, тем не менее, выходила далеко за рамки формальных обязательств членов Антанты. Заключение «сделки с Германией в ущерб Франции, – предупреждал он, – навлечет на нас позор, от которого доброе имя этой страны никогда не избавится».[858] Убеждать парламент не пришлось, поскольку немцы нарушили нейтралитет Бельгии, а Лондон обязывался этот нейтралитет защищать. 5 августа Британская империя объявила, что находится в состоянии войны с Германией. Идеал Кобдена и его последователя, либерального пацифиста Нормана Энджелла, который в работе «Великая иллюзия» (1913) привел знаменитое утверждение: коммерческие связи делают войну невозможной, – свободный рынок и экономическая взаимозависимость не сумели сохранить мир.[859] Инвесторы и банкиры впали в отчаяние, а Европа кинулась в пламя войны.