Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Особенностью французов является то, что у них борьба с очень сильным изначальным страхом разворачивается преимущественно в сфере мышления, а не действия. Они статичны, не динамичны. Мысль у них имеет преимущество перед делом, бытие – перед становлением. Теория развития не говорит им ничего. Если для англосакса и немца мысль – прелюдия к действию, то для француза дело – эпилог мысли. Новое продумывают, но не делают. Велика робость перед тем, чтобы воплотить продуманное в дело со всей последовательностью. Француз боится невозможности отменить содеянное. Ему недостает глубинного измерения. Он устроен двухмерно – особенность, из-за которой восточные соседи несправедливо считают его поверхностным. Он велик в живописи, эпической поэзии, естествознании; но незначителен в музыке и метафизике. Необычна его одаренность в орнаментике. Он – мастер во всех вопросах формы, а потому гораздо успешнее в прикладном, нежели выразительном искусстве. При взгляде на Восток он себе кажется светом; немец ему кажется силой. Различие между обеими нациями обозначил четкими чертами в своем романе Ромэн Роллан – в образах Оливье и Жана Кристофа[383]. Но это различие не должно затмевать тот факт, что в основе космический склад у обоих народов один и тот же. Как схожи Декарт и Кант – наиболее типичные представители духа своих наций! Изначальный страх – преобладающее ощущение и у француза. А поскольку у них борьба против него концентрируется в области теории, то в своем мышлении он даже еще холоднее и непреклоннее, чем пруссак. Он стремится к предельной ясности духа, к жизни в осознанном. Ему ненавистна вся эта смутная таинственность мистики и романтики, как и любой вид хаотической расплывчатости. Он – рационалист человечества, расчленяющий бесформенную массу познаваемого и пытающийся укротить ее методом деления. Этого безупречно просвещенного рационализма француз не находит, когда заглядывает по ту сторону Рейна. Это наблюдение побуждает Бутру[384] видеть в немецком духе – в этом носителе подлинного человека разделяющего склада – ориентированность «vers l’idée du Tout»[385], и оно же ведет Анри Масси[386] к соблазну считать Рейн восточной границей Европы, за которой уже начинается Азия с ее беспорядочностью и ее темной загадочностью. То есть француз оценивает немца так же, как немец – с большим основанием для этого – русского. На самом же деле между французским и прусским образом мышления гораздо больше сходства, чем различия. Иначе обстоит дело с немцами Юга и Запада, где рассудок еще не правит жизнью беспредельно, и как раз об этих регионах и их населении, о своих непосредственных соседях, и думает прежде и больше всего француз, когда слышит слово «Германия». Поэтому его взгляд острее видит различия и не замечает общего.

Методом, с помощью которого француз борется с изначальным стахом, является рассудок, но не воля. Он думает глубже немца и англосакса, но менее деятелен, чем они. Его доверие к разуму безгранично. В этом еще сохранились следы готического изначального доверия. Декарт сомневался во всем, не только в ценности и достоверности своего мышления. Этим он отличается от Канта, который подвергал сомнению и познавательные способности человека. Француз думает, пока не успокоится, а успокаивается он только тогда, когда сумма его восприятий укладывается в четкие понятия и категории. Рассудок – владыка жизни, вот смысл французского склада. Cogito ergo sum[387]. Преимущество мысли перед жизнью! Поэтому француз не так легко увлекается, как кажется. Прежде всей своей зажигательности – он скептик. Он критически подходит к мировым явлениям. В конфликте веры и знания он решается против веры. Он не выносит чудес и чудесных историй. Вся его жизнь проходит в ярком свете сознания. Бесконечное, неощутимое, непостижимое – главные элементы религии – противны сущности французского духа. Он атеист по своей природе. В расколе между рассудком и Богом француз, как и римлянин, предпочитает рассудок. С 1905 года Франция – страна, управляемая откровенными атеистами, в ее государственных школах религия не преподается[388]. Самые пагубные идеи прометеевской культуры произошли из Франции или нашли там решающую поддержку, хотя, к счастью, они там больше замышляются, чем осуществляются. Гольбах[389] и Ламетри[390] возвели материализм в систему. Кондорсе[391], философ Великой революции, первым провозгласил идеал и возможность безграничного прогресса. Социализм тоже зародился во Франции и там же был впервые систематизирован. Творцом самой значительной социалистической картины мира остается Сен- Симон[392].