Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Англичанин – не художник, не мыслитель, не солдат; он – торговец. Он не ищет ни славы, ни истины; он ищет добычи. У него нет идеала образованности. «Образованных» на Британских островах нет. Люди с высшим образованием не являются там особым сословием. Литература и наука там – не содержание жизни, а любительское увлечение, как рыбная ловля. Они служат в жизни украшением и роскошью. Вплоть до Байрона писатели-аристократы извинялись за то, что они сочиняют стихи, как извинялись Цицерон и Макиавелли за то, что они философствуют. Английский аристократ – в лучшем случае покровитель, но не апостол культуры. Воспитание здесь направлено на то, чтобы культивировать давно зарекомендовавший себя тип – джентльмена. Оно не стремится подготовить высокообразованные личности или передать знания. Все, что лежит по ту сторону опыта, оставляет англичанина равнодушным. В предвыборной борьбе он стоит не за идеи или программы, а голосует за своего кандидата. В коммерческих делах он уважает личность партнера по договору, а не абстрактные правовые принципы. Соответственно в истории он видит только влияние makers of history[378] и никаких следов сверхчеловеческих сил. Индивидуалистическое восприятие истории («люди делают историю!») – настоящий англосаксонский продукт. Даже английская терпимость к чужим культурам – это, конечно, нравственное достоинство – покоится отчасти на пренебрежении, которое англичанин питает к культуре вообще.

Процесс обмельчания, смертельный признак мужских культур, развился в Англии наиболее глубоко. Безрадостная, серая жизнь ложится бременем на людей. Пуританство подавило музыкальность, которая около 1600 года начинала с многообещающих творений. Оно в течение поколений душило театральное искусство (как от этого страдал Шекспир!), а в церковной жизни затемнило мысль о спасении. Пуританский тип дышит духом Ветхого, а не Нового Завета. – Как, однако, похожи пуритане и пруссаки – два краеугольных камня прометеевской культуры! «Мир как фабрика» – этот английский идеал в Пруссии был сужен до размеров общества. «Ни одно государство не управлялось наподобие фабрики так, как в Пруссии» (Новалис[379]). Гоббс и Юм никогда не возымели бы такого влияния на Канта без внутреннего совпадения с ним.

Англичанин охотно прибегает к религии для оправдания своих приобретений. Его чековая книжка украшена иконописным нимбом, политика власти обрамляется гуманными мотивами. Вследствие этого в понятие «британец» входит cant – пользующееся дурной славой лицемерие. Отсюда надо исходить в понимании существенного различия между английским и русским мессианизмом. Английская национальная миссия нацелена на мировое господство, а не на спасение мира, и исходит она из практических соображений, а не из нравственных идеалов. Народ свои разбойничьи набеги провозглашает священными – в этом суть английского мессианизма. Отсюда отталкивающая амальгама национального эгоизма с попытками религиозного преображения. Кальвинистским принципом – «так угодно Богу» – оправдывается любая жестокость в убеждении, что никакие грехи не упраздняют факта избранности свыше. – Если же какая-нибудь великая идея и попытается пробиться, она обычно теряет очарованье своей чистоты. И в русском мессианизме также смешаны возвышенная теория и кровавая практика, но тем не менее это не то же самое, что в английском мессианизме. Англичанин стремится к материальным благам и использует религию для усиления или для маскировки своих стремлений. Злое выдается за святое. Русский обрушивается с небес на мир и порою ошибается в своих средствах – тогда святое запрягает в свою колесницу злые силы. Схожие зачастую воздействия ничего не меняют в том, что английский и русский мессианизм появляются из противоположных направлений. – Впрочем, Англия иногда сама нарушала свой мессианизм – идеалом splendid isolation[380]. Он родствен немецкой мысли об автаркии – это выражение национального эгоизма и самодостаточности, которая не желает, чтобы ей мешали мессианские побуждения к мировому влиянию.