Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

По-честному, молиться ты не любишь /
Ленива до того, что встать не можешь /
Спишь до полудня / и не любишь прясть /
А что добудешь – хочешь сразу съесть /
От винопития имеешь красный нос /
И лакомка, которой не дано
От грубой пищи откусить кусок /
Имея слабую такую пасть
Не сможешь мужа ты завоевать[255]

.

С молодыми мужчинами, которые тоже хотят узнать кое-что относительно своих любовных дел, происходит нечто подобное. Про одного сказали, что он приносит много огорчений своим родителям и душа его исполнена «злого коварства», про другого прозвучало:

Болезнь, которой ты болеешь каждый день /
Зовут падучая большая лень /
Когда работать надо, хворь уж тут как тут:
Набросится, так ноги и замрут /
Отнимутся и руки – вот беда /
Ни с кем и шутки не сыграешь никогда[256]

.

И это еще не все. Одна крестьянская дочь, которая заработала на рынке довольно много денег, пожелала в отличие от городских дам за деньги узнать что-нибудь о своем будущем супруге. За плату цыганки, как мы это видим также и в других новеллах и пьесах[257], с удовольствием предсказывают радостное будущее и обкрадывают состоятельную клиентку, узнав теперь, где она хранит деньги. Призванный на помощь амтман убеждается скорее в ловкости рук цыганок, нежели в их магических способностях: «Вы ведь набили свои кошельки / с помощью дьявольских умений…»[258] Обвиняемые парировали, что крестьянская дочь посулила им «два бацена» в качестве оплаты за гадание. Прежде чем обратиться к ним, амтман упрекает молодую крестьянку, что она забыла христианское милосердие к бедным в угоду корысти. Жестом «судьи праведного» он берет у нее часть спорных денег, чтобы отдать их на благие цели:

Помочь тебе не в силах я,
Коль ты, как камень, холодна /
Получит деньги всякий сброд /
И лишь потом – простой народ[259]

.

За то, что ты мне солгала /

И за цыганкою пошла /
Безбожный ищешь ты совет /
Вот геллеров твоих и нет.
Бери два геллера, слуга /
Пусть на святые пойдут дела.

…

Вы, шельмы, слушайте меня /

Катитесь вы ко всем чертям /
Закон наш правила блюдет
Здесь неуместен этот сброд[260].

Цыгане пытаются предотвратить неизбежное грозящее им после упоминания эдиктов изгнание из страны с помощью легенды об искуплении:

Мы, амтман, благородный люд /
Изгнанья путь далек и лют /
Египет Малый на семь лет /
Покинули мы / и обет
Мы дали / что искупим зло
Скитаньями / нам тяжело /
Но срок пройдет и сменит нас
Толпа другая в тот же час.
Нельзя нас прочь-то прогонять /
Ведь мы – египетская знать[261]

.

На рубеже XVI–XVII вв. все эти легенды о высоком происхождении давно уже воспринимались как хитрые уловки залгавшихся бродяг, против которых власти должны применять самые жесткие меры. Столь же мало убеждает и приписывание самих себя к аристократии. Амтман в «Зеркале брака» реагирует соответствующе:

Что ты несешь про благородство /
Имея чертово уродство /
…
Сплошь – распутство с колдовством /
Грабеж / убийства иногда /
Несете вы с большим позором
И страны все заполоните скоро /[262]

.

Но народ боится реакции цыган на суровое обращение амтмана с ними. Подобные же опасения, особенно среди деревенского населения, неоднократно зафиксированы на рубеже XVI–XVII вв. Народ в отличие от протестантских представителей власти был твердо убежден в магических силах цыган и в том, что они повелевают огнем: «Иначе они причинят нам страдания / И погрузят нас в геенну огненную /»[263].

Для амтмана и это тоже – обманные махинации, в которых, как гласит обычное изложение теории зла у Лютера, им часто на помощь приходит дьявол, чтобы ввести людей в искушение: «И учит их сено и солому / беречь / чтобы не загорелась / когда все вокруг будет охвачено огнем»[264].