Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Изобретение «цыган» с помощью таких вот «великих повестей» с самого своего начала обнажает оборотную сторону сотворения самого себя европейским культурным субъектом, который считает себя носителем прогресса мировой цивилизации. Ведь одновременно такое самосотворение всегда является радикальной очисткой собственного чистого образа от того, что предположительно может ему угрожать. В книге поведение по отношению к «цыганам» сравнивается со страхом перед старческим слабоумием, когда человек сталкивается с самим собой в таком состоянии, которое сам он считает отсутствием всего человеческого: как падение до животного состояния, как утрату языка, письменности и памяти, а тем самым – и всякой истории, но, кроме того, – и как утрату всего культурного, что составляет существенную часть идентичности. Именно это и соответствует образу «цыгана», который породила европейская культура: неграмотный, бескультурный, лишенный истории, находящийся в животном состоянии.

В этой книге речь пойдет о другой истории, такой истории, которая прогрессирует, не порождая никакого прогресса, об изменениях, которыми Европа лишь в малой степени может гордиться, об упущенных возможностях и загубленных шансах. Говоря словами Зигмунта Баумана, речь идет о «непрерывности альтернативного, деструктивного потенциала цивилизационного процесса»[4], о том феномене, который я называю «злопамятность культуры». В моей истории сплетаются воедино три слоя: генеалогия знаний о «цыганах» во всех ее ипостасях – от слухов до академической науки, от эмпирических наблюдений до химерических утверждений[5] и лживых измышлений; археология форм и образцов, в которых эти сведения представлены и обрели традицию – в первую очередь в литературном дискурсе; и наконец, культурная история того, что именно из первых двух слоев и каким образом вошло в историческую память Европы, на что это влияет и какие тенденции развития обусловило или же затормозило, а какие ускорило или замедлило.

Всего одно замечание к обозначениям, которые здесь выбраны. Если мы в нашей книге приближаемся к реальной жизни людей, которые существовали в прошлом или живут в наши дни, то речь всегда будет идти о народах рома или группах рома. Это самое всеобъемлющее обозначение, какое только возможно. В большинстве европейских стран утвердилось обобщающее понятие рома или ром – от слова «романее» со значением «мужчина, супруг»[6]. Сюда входит и небольшая группа немецких синти. Однако в XIX в. наименование «рома» касалось преимущественно тех племен, которые жили в Восточной Европе. Обширные группы испанских рома называли себя «кале», французские – «мануш», а русские «калдераш». Эти и другие самонаименования используются в тех случаях, когда необходима более точная социальная или этническая привязка. Чужеродное наименование «цыгане», этимология которого до сих пор не прояснена до удовлетворительного уровня, как и его эквиваленты в других европейских языках – такие как «джипси» или «таттаре»[7], являются сами по себе важным элементом того, что исследуется здесь как история увлечения и презрения. Под именем синти и рома люди рождаются, а «цыгане» – это общественная конструкция, в основе которой лежит базовый набор знаний, образов, мотивов, сценариев и легенд, с помощью которых только и можно в разговоре приписывать им коллективные признаки. Этот набор, закрепленный с помощью устоявшихся фигур мышления и восприятия, живуч благодаря традиции и, тем не менее, путем «обработки» в соответствии с правилами, показанными в этой книге, постоянно меняется. Поскольку, таким образом, речь идет о речевых оборотах и публичных репрезентациях, об изобретении этноса в переносном смысле слова, а не о мыслящих, чувствующих и действующих субъектах, обозначение «цыгане» может и должно (с этого места) употребляться без кавычек. Несоответствие между постоянной репрезентацией «вымышленных» цыган в различных дискурсах, прежде всего в литературе и искусстве, и почти полностью иной картиной свидетельств самих народов рома, которые на протяжении долгого времени вели кочевой образ жизни, не имели собственной письменной культуры и никогда не появлялись на политической арене, – разительно…

Это несоответствие тоже нужно как-то объяснить. Однако концентрация нашего внимания на образе чужака не исключает того, что, пустившись на поиски следов в архивах, в ученых трудах и в произведениях литературы и искусства, мы доведем до читателя кое-какие сведения о подлинной культуре, образе жизни, истории и языке европейских народов рома.