Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Золотой мой брат / я происхожу из древнего благородного рода / немцы называют нас цыганами / у латинян мы называемся «циани», «цигани», или также «цигари», у голландцев «египтеннес», / у французов «лез эжиптез»; у испанцев «лос гитанос», у арабов «разельхерами» или уличные разбойники / но откуда собственно все эти наименования / сам не знаю[630].

Прибытие (1414) и первое изгнание (1416) названы точно[631], говорится также, что они общим числом 14 000 человек прибыли из Нубии, с достаточным количеством денег на дорогу, назвали себя «египтянами» «и тем другим очень враждебны [были] / так что назывались тартеры[632]. Упоминается охранная грамота короля Сигизмунда и надгробные надписи их первых герцогов и графов, а также генеалогические рассуждения о происхождении Каина или Хама. Тезису о прибытие цыган издалека Хемперла, который перед началом разговора просит, чтобы некий столяр из мира мертвых насадил ему на плечи «разрубленную голову»[633], предпочитает точку зрения, что, мол, «сегодня гадкий сбежавшийся вместе сброд бродит повсюду / под именем цыган / из одной страны в другую / и воровством / убийствами и грабежом по большей части питается»[634]. Преследования и наказания он толкует с юмором и для забавы читателей называет их знаком славной жизни:

Только давай полегче / ведь мы не жулики и воры / ведь иначе наш портрет не изображали на сельских дорогах в натуральную величину то красками / то высеченным в камне / то однако в мраморе / а нарисованная рядом виселица хотя и несколько портит нашу репутацию / но поскольку мы люди / которые всегда думают о смерти / то для нас это вовсе не позор / что мы наши погребальные символы места носим с собой. И всегда рядом изображено, как мы убегаем / в этом мы тоже не видим ничего плохого / ведь у нас нет музыки / когда мы танцуем / или хотим выполнить какие-нибудь прыжки / мы обычно просим отхлестать нас кнутом. Самая большая честь для нас – получить клеймо /тем более что это знак нашего героического образа жизни[635].

Из уст Габриэля, упрекающего Хамперла в легкомыслии, читатели узнают актуальные сведения о законодательных распоряжениях[636]. Он представляет также широко распространенное мнение, что цыгане не поддаются на попытки их облагородить, а после службы в качестве солдат становятся «много злее прежнего»[637]. Не забывают они и

повторить упрек в безбожии и сексуальной неразборчивости[638]. Прочих упреков, касающихся «злейших жуликов на свете»[639], которые накопились в ученых трудах, правовых документах и литературных сочинениях, разговоры мертвых также не упускают: кража детей, тайный коллективный ритуал инициации со сменой имени, чернение кожи, хиромантия, многократное крещение и заклинание огня[640]. В своей покаянной исповеди Хемперла объясняет свои преступления по религиозному образцу как предание слабовольного грешника пороку: