Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Мне предстояло стать лесником, а значит – не верить в такие вещи и не бояться их; поэтому он [отец] взял меня с собой ночью, когда не было ни луны, ни звезд, когда ревели бури, на праздник Тела Христова и на Рождество в лес; если же он замечал костер или какой-то свет, или слышал шорох, то я должен был через кочки и сучья, через канавы и болота, и любыми окольными путями должен был я бежать за этим звуком; и это всегда были цыгане, воры и нищие – и тогда он кричал им своим устрашающим голосом: а ну-ка прочь, пройдохи! И сколько бы их ни было – десять или двадцать, они всегда убегали и часто оставляли овес, и сковородки, и жаркое, так что было одно удовольствие[618].

При таком подходе люди, которые, будучи бездомными и лишенными собственности, искали укрытия в лесу, не только изгонялись, но еще и высмеивались, ибо цыган повсеместно считали суеверными и трусливыми. Перед жалким имуществом и перед «жилищем» бездомных изгонявшие не выказывали никакого уважения. Однако этим грубым действиям деревенских авторитетов воспитание добродетели, похоже, не противостоит. Со злорадным чувством, которое по сути есть удовольствие от страданий других и от власти над ними, никто не борется, наоборот, его усиленно в себе вызывают. Педагогика, примеры которой в романе приведены на конкретных персонажах, вопреки задаче понять самого себя имеет черную сторону. Она в одинаковой степени вторгается в глубины и мрак как души, так и сельского пространства и намерена избавить от страха перед тем и другим. Но она угрожает, чтобы столкнуть человека с угрозой, и практикует насилие, чтобы насилие же предотвратить. Разница между встречей в лесу у Гёте, как в «Вильгельме Мейстере», так и в «Гётце», значительна. Хотя пространство и там отграничено, а его обитатели, цыгане, изолированы, признается и то, и другое. Проход через это пространство и факты нарушения границ его самое не меняют. У Песталоцци нарушение границы становится империалистическим актом захвата собственности. Если в «Вильгельме Мейстере» беглецы просто бросают свой скарб, то в «Линхарде и Гертруд» обитателей леса, цыган, или – «воров и нищих» – к этому вынуждают. Внешняя цивилизационная граница отменяется, «чужую» территорию в отечественных «пенатах» уже никто больше не терпит. Теперь эта граница пролегает внутри человека, она разделяет жадность и разум, порок и добродетель, безбожников и богобоязненных.

5. Привести в порядок дом человечества. Цыгане и антропология просвещения

Толкующее насилие: популяризация знаний о цыганах

Благородным дамам, которые 22 февраля 1678 г. устроили во дворце курфюрста в Дрездене «Дамский цыганский маскарад[619], не приходится опасаться, что их сошлют или повесят. Точно так же обстоит дело с придворным обществом и с горожанами, которые переодеваются цыганами[620] и процессией идут по городу во время традиционного «угощения» при бранденбургском дворе «в Келльне-на-Шпрее»[621]. Цыгане служат моделью во время маскарадов, на которых в XVII в. по всей Европе появляется мода на цыган[622]. Маскарады образуют важную составную часть придворной представительской культуры. С их помощью можно, не нарушая этикета, вывести на сцену типичную барочную игру между мнимым и подлинным, между сокрытием и разоблачением. «Цыганское», то есть естественное, лишенное условностей поведение – это лишь один из вариантов буколической игры в пастушков. Он легализует спонтанные нарушения строгого кодекса поведенческой этики и поэтому пользуется большой любовью. Маскарады то и дело предваряются подробной программой. Приводимая ниже программа обыгрывает знания того времени о цыганах, которые были у всех на слуху: