Европа в окопах

— На похороны австро-венгерской монархии. Не качайте головой, дружище, в гробу, который везли мимо нас, был отнюдь не один только Франц Иосиф. В нем совершала свой последний путь система, целая система, которую покойный считал спасительной для себя и своей империи, а потому в ней нельзя было допустить ни малейших перемен, чтобы тем ее не ослабить. Это чувство ответственности делало его чем-то вроде заботливого отца и рачительного хозяина, убежденного, что все государство — в общем-то его личное владение и потому он должен о нем добросовестно радеть, зорко его стеречь… Он и не подозревал, бедняга, что когда-нибудь история запакует эти владения в его гроб. Не глядите на меня с таким негодованием, так оно и есть. Мне это тоже не нравится, поскольку в сей Mitgepäck[32] попал и я. Так же, как и вы.

Шпицмюллер встал, подошел к буфету и принес графин коньяку с двумя рюмками…

— Разумеется, в одном задача Франца Иосифа была облегчена: как-никак он все же был Габсбург в полном смысле этого слова, а это значит — он был глубоко убежден, что править страной повелел ему сам господь, и следовательно, в своей империи он нечто вроде светского папы римского, который все знает и за все в ответе. Это должно было придавать ему страшную силу и непостижимое терпение — одновременно и муравья, и гиганта. Слово «гигант» к нему, казалось бы, совершенно не подходило, если только не представить себе великана, сложенного из многих тысяч крошечных муравьев: у каждого — своя задача, своя миссия, простая, незамысловатая, но которую каждый непременно должен выполнить…

Шенбек уже несколько минут назад потерял нить бессвязного монолога хозяина, зато заметил, что тот налил себе третью рюмку, совершенно забывая потчевать гостя.

— Прошло девять дней, как у нас новый император. Тоже Габсбург, да только опасаюсь, что уже нельзя добавить — «в полном смысле слова». Впрочем, сегодня и это бы уже не помогло. Карл, конечно, добродушный, симпатичный молодой человек, который был воспитан так же поверхностно и старомодно, как испокон веков воспитывались все габсбургские эрцгерцоги, притом он, несомненно, постарается все улучшить, модернизировать, но тем самым лишь скорее попадет в глубокие воды, где уж вообще не сумеет плавать; поначалу ему придется полагаться на своих советников и министров, а что это будут за люди? Самые большие ловкачи, которые сумеют растолкать прочих локтями и пробиться на первые места. И скажите по совести: вам известны теперь у нас хоть какие-то яркие личности? У старых устаревший опыт, кому он теперь нужен, а новые, если и обладают волей и планами, вообще не имеют опыта.

Шенбек чувствовал, как в нем постепенно растет угрюмая тоска. Хоть похоронный обряд и привел его в мрачное расположение духа, но оно было полно благоговения и, уж безусловно, возносилось над низменной материальностью всяких забот, в которые теперь тычет его носом Шпицмюллер своими неприятными рассуждениями, да еще произносимыми таким назойливым тоном, совсем не вяжущимся с нынешним торжественным настроением Шенбека. Однако хозяин все не унимался:

— А хуже всего — в моей области! Государственные финансы, экономика, торговля — все в полном развале; промышленность не способна поставлять необходимые товары, не хватает сырья, продуктов земледелия, ввозить неоткуда, впрочем, каждый может убедиться в этом по продуктовым карточкам, по бесконечным очередям перед продовольственными лавками, по витринам, заполненным бутафорией, по сценам на вокзалах, где жандармы хватают незадачливых контрабандистов поневоле, обменявших в деревне серьги, часы или постельное белье на картошку и мешочек муки… Вспоминаю, что император, как правило, ездил из Шенбрунна в Гофбург по Мариягильферштрассе и лишь изредка — кружным путем, боковыми улицами. Это бывало в тех случаях, когда на обычной трассе перед продовольственными лавками стояли уж чересчур большие очереди. Разумеется, он замечал очереди, и нелегко было найти для них какое-нибудь объяснение. Пока однажды он не остановил говорящего: «Знаю!» Одному богу известно, как он проведал, но повторяю: император вовсе не был выжившим из ума стариком, как порой думают.

Шенбек утер со лба пот… Кончатся ли когда-нибудь эти тирады! Уже не ожидая приглашения хозяина, он сам наполнил себе рюмку.

Но и в золотистый успокоительный бальзам продолжал проникать голос хозяина дома, голос, звучавший явно в силу потребности хотя бы словами снять бремя, лежащее на сердце говорившего. Только этим и можно было объяснить такое слишком уж непривычное поведение холодного и выдержанного человека, который теперь, невзирая ни на кого и ни на что, выкладывал все, что накопилось на душе.