Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе

Т.: Вы договаривались между собой, что отвечать?

М.: Нет. Это было невозможно. Когда Клаус приходил в первый раз, я прокричала об этом товарищам в других камерах, и в ответ на это меры изоляции существенно ужесточили, потому что Клаус, конечно, узнал об этом [11]. Андреаса и меня перевели в другие камеры, причём ближе к посту надзирателей.

Т.: А долго Клаус пробыл в твоей камере?

М.: Совсем нет. Потом я пошла в канцелярию. Это продолжалось четверть часа или десять минут.

Т.: В то время приходили ещё сотрудники БКА или ведомства по охране конституции, чтобы поговорить с тобой?

М.: Нет, в сентябре ко мне не обращались. Но я узнала, что в то время Андреас пытался вступить в контакт с ведомством федерального канцлера. Это было 29 сентября, в начале октября снова приходил Клаус из БКА. По горячим следам приходил кто-то из ведомства федерального канцлера [12].

Т.: Но Андреас Баадер не согласовывал с вами свою инициативу?

М.: Я знала, что он намеревался это сделать. Об этом он, конечно, кричал нам.

Т.: И каким было твоё мнение об этом шаге?

М.: Я считала, что неплохо по крайней мере попытаться ещё раз что-нибудь сделать, а не только сидеть там и ждать. После смерти Понто, то есть в то время, когда мы ещё встречались друг с другом и когда нам, возможно, казалось, что дело дойдёт до акции освобождения, мы говорили о том, что будет, если мы окажемся в такой ситуации. Поэтому Андреас мог тогда за нас сделать это заявление перед ведомством федерального канцлера: сказать, что мы не вернёмся в ФРГ, если нас освободят, если только ситуация здесь не изменится кардинальным образом.

Т.: Как вы пришли к этой мысли? Это было первым признанием поражения РАФ?

М.: Вообще-то нет. Напротив. Мы бы кое-что получили: свободу.

Т.: Но вы же её потеряли только из-за вооружённой борьбы…

М.: Ну послушай! (смеётся) Вооружённую борьбу мы начали ради освобождения. Она никогда не была нашей высшей целью, с её помощью мы только хотели чего-то добиться. Значит, в будущем мы могли бы выбрать другой путь, политическую работу, международные контакты… Кроме того, это обязательство Андреаса не означало, что никто больше не продолжит вооружённую борьбу, а только, что мы этим больше не будем заниматься.

Т.: Почему вы думали, что федеральное правительство всерьёз воспримет такое обещание? Для меня это звучит как «честное-пречестное индейское слово»: сейчас мы подаём друг другу руку и торжественно договариваемся об этих двух, трёх пунктах. Это похоже на перемирие после войны доиндустриальной эпохи семнадцатого-восемнадцатого века.

М.: Такая мысль мне вообще не приходила в голову. Конечно, они знали, что мы выполним обязательство. Мы просто хотели объяснить, что мы можем продолжать борьбу политическими методами, а не военными. Мы думали, что в такой ситуации это могло бы повлиять на решение федерального правительства. И основанием для этого было бы то, чего мы добились к тому времени…

Т.: Чего же вы добились?

М.: Чтобы это выяснить, ты должен рассмотреть весь период с 1970 по 1977 год. По нашему мнению, за это время нам удалось довольно многого добиться. Мы даже полагали, что некоторые процессы развивались намного быстрее и лучше, чем мы сначала предполагали. Например, на международном уровне росло ясное понимание того, каким государством является ФРГ – то есть ФРГ, которой с 1969 года управляют социал-демократы и которая прилагает огромные усилия, чтобы казаться демократическим правовым государством, уже не имеющим ничего общего со всем фашистским прошлым. Благодаря нашей борьбе в то время и по ответной реакции государства многое стало ясно: как мало фактически изменилось, как агрессивно это немецкое государство в действительности. Конечно, не случайно, что «германская модель» имела плохую репутацию на международном уровне и что многие люди в Европе, прежде всего интеллигенция, вставали на нашу сторону и выступали против условий заключения и преследований, которым мы подвергались [13].

Т.: Ты имеешь в виду приезд к вам в тюрьму таких людей как Жан-Поль Сартр?

М.: Да, но, конечно, не только Сартра. В других странах политики и интеллигенты также занимали нашу позицию, прежде всего в тех странах, которые были оккупированы вермахтом. Было также много коммунистов и антифашистов, которые выступали против немецкой гегемонии и которые не только понимали нас, но и радовались тому, что в Западной Германии были люди, боровшиеся против такого развития внутри страны.

Т.: Но вы были не единственные, кто боролся против этой «германской модели». Например, Трибунал Рассела, который тогда вызвал острые споры среди западногерманской общественности, готовился и проводился легальными социалистическими и коммунистическими группами.

М.: Конечно, мы были не единственные. Существовали комитеты против «запрета на профессии», сопротивление ядерной политике… Наша борьба имела особое качество, поскольку мы с оружием в руках боролись против существовавших в ФРГ условий и совершенно очевидно подвергались в тюрьме сильнейшим репрессиям.