Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе

М.: Мы знали о тех, кто был объявлен в розыск. Мы знали, что РАФ существует и что, судя по тому, что они сделали, их было довольно много. И мы знали, что те, с кем мы были лично знакомы, были в РАФ организаторами.

Т.: В конце концов, вскоре после того как Андреас Баадер говорил с сотрудником, которого прислал руководитель ведомства федерального канцлера Шулер, самолёт «Ландсхут» был взят штурмом. В ту ночь ты уже узнала об этом?

М.: Нет. Последние новости, которые я могла слушать по тюремному радио, шли в десять-одиннадцать часов вечера.

Т.: А потом радио отключали?

М.: Да, передачи заканчивались самое позднее в одиннадцать.

Т.: Потом ты ложилась спать?

М.: Нет. Потом я ещё читала. Это было не так просто. До угона по вечерам кто-нибудь из надзирателей делал обход и собирал электрические лампочки, а во время «запрета на контакты» они просто выключали электричество. Поэтому мне нужны была свечи. Проигрыватель у меня работал на батарейках. На всякий случай я хотела как можно дольше не ложиться спать, чтобы послушать первые утренние новости в шесть часов. Но я уже очень переутомилась. Я ещё немного походила туда-сюда по камере, чтобы не заснуть. Но потом я всё же задремала.

Т.: В предыдущие ночи ты тоже пыталась бодрствовать?

М.: Да. Я очень мало спала. Не спала и днём, никакого послеобеденного сна или чего-то подобного. И физически я была совершенно истощена, из-за голодовки на предыдущей неделе и ещё потому, что я не ела тюремную пищу и ничего другого тоже не ела, поскольку нам было запрещено покупать фрукты. У меня больше вообще не осталось никаких резервных сил, чтобы сохранять какую-нибудь активность, а из-за этого бодрствовать было легче. Потом ночью – было довольно поздно – я ещё раз позвала Яна. Камера, в которой он тогда находился, располагалась на более низком уровне, и если лечь на живот, прижавшись к полу, то можно было кричать через дверь под внешним замком, поэтому звук был очень приглушённым. Ян был в камере напротив моей, нас разделяли несколько метров. Он слышал меня и отзывался. Я сказала: «Эй», для того чтобы просто знать, что происходит. После этого я легла под одеяло, а потом как-то заснула. Я, конечно, не видела, сколько было времени, это произошло в течение следующих часов…

Т.: Что было дальше?

М.: Первое, что я почувствовала, был сильный шум в голове, когда в коридоре под очень ярким неоновым светом кто-то раздвигал мне веки. Вокруг меня стояло много людей, они дотрагивались до меня. А потом я услышала голос, который сказал: «Баадер и Энслин мертвы». Затем я снова потеряла сознание. В следующий раз я по-настоящему снова пришла в себя только через день в больнице в Тюбингене. Рядом с моей кроватью стоял прокурор, он хотел узнать, что случилось. Моей защитнице разрешили прийти ко мне лишь через день. От неё я узнала, что Ян тоже умер. Она также сообщила мне, что «Ландсхут» был взят штурмом и что все из «Коммандо имени мученицы Халимы», кроме одной женщины, убиты. От моей защитницы я узнала, что она всё время безуспешно пыталась ко мне пробиться.

Однако когда я теперь рассказываю о том, что она мне сообщила, это не передаёт действительного характера разговора. Тебе нужно понять, что после «запрета на контакты», действовавшего в течение нескольких недель, это было самое первое мое общение с человеком, которому я доверяла. К тому же я была тяжело ранена. И у нас был приблизительно час времени. Я лежала в реанимационном отделении для ожоговых больных, всё помещение было облицовано плиткой, всё было стерильно. Я была подключена к аппаратам, которые постоянно клокотали, я испытывала ужасные боли. Повсюду стояли фараоны, даже за врачами в этом реанимационном отделении в Тюбингене был установлен строгий контроль.

Т.: Какие именно ранения у тебя были?

М.: В тот момент я этого ещё не знала. Только позднее мне о них сказал доверенный, то есть не тюремный, врач. Четыре колющих удара в грудь повредили одну из околосердечных сумок и лёгкие, которые были заполнены кровью. В Тюбингене мне вынуждены были вскрыть всю грудную клетку и установить дренаж, чтобы откачать всё, в том числе и выделения из раны. Удар был нанесён с большой силой, и нож вошёл в тело на семь сантиметров. Он, должно быть, наткнулся на рёбра, поскольку на одном из них была зазубрина.

В реанимационном отделении я пролежала меньше недели; там инструктор по лечебной гимнастике заново учила меня дышать. Я получала сильные успокоительные и обезболивающие средства и почти не помнила тех дней. Но одна картина глубоко врезалась мне в память: в этом огромном помещении днём и ночью сидели два или три фараона в стерилизованных плащах, фуражках и галошах, в то время как под окнами патрулировали вооружённые автоматами солдаты. В конце недели меня на вертолёте перевезли в тюремную больницу в Гогенасперг. Там я лежала четыре недели. Я долго не могла ходить и в течение нескольких лет ещё испытывала боли при дыхании, кашле, когда лежала на боку и даже когда смеялась.

Т.: Нашли оружие, которым был нанесён этот удар?