Европейская мечта. Переизобретение нации

Юбилеи – это и важный барометр настроений, отражающих политическую ситуацию и ее напряженность. Пусть даже общая коммеморация удалась лишь отчасти, с немецкой точки зрения можно сказать, что европейская память стала в этот юбилейный период длиннее и инклюзивнее. Из-под пепла концентрационных лагерей проступили поля смерти Соммы и солдатские кладбища Ипра и Вердена как новые основные европейские «места памяти». До сих пор история Европейского союза простиралась только до Второй мировой войны. Действительно, ЕС основан на принципах, которые были сформулированы лишь после этой войны, а именно на Всеобщей декларации прав человека 1948 года и оценке Холокоста как общего исторического камертона европейской идентичности. Однако в юбилейные годы мы увидели, как расширились временные и пространственные рамки этой памяти. «Величайшая исходная катастрофа» Первой мировой войны (Джордж Кеннан)[112] послужила отправной точкой травматической цепи беспрецедентных актов насилия, включая геноцид армян, русскую революцию, новую мировую войну и Холокост. В юбилейные годы вся эта туго сплетенная история насилия в ХХ веке проявилась как общеевропейское наследие. Если ЕС начался с малого, с экономического союза между Францией и Германией, к которому постепенно присоединялись другие страны, то разрушение Европы началось сразу же в грандиозных масштабах и коренным образом изменило геополитическую карту. В сражениях той войны использовалась не только новая военная техника и оружие с невиданным разрушительным потенциалом, но и были мобилизованы все возрастные когорты мужчин соответствующих призывных возрастов, в том числе население колоний. Поэтому история Европы неразрывно связана с ее колониальной историей. Это наследие не выбирают и от него не отказываются, однако можно объединить воспоминания, и то, что раньше уничтожало и разъединяло, превратить в общую историю.

Урок второй: демократизация

Немецкие ответы на две диктатуры: сходства и различия

В немецкой истории ХХ века были подряд две диктатуры: национал-социалистическая и коммунистическая. Но разговор о «двух немецких диктатурах» весьма щекотлив. Того, кто прибегает к этой формулировке, оппоненты обвиняют в упрощении и релятивизме. Они опасаются, что такая формулировка недопустимо нивелирует исторические различия между идеологиями и масштабами преступного насилия. «Голословное сравнение Третьего рейха с ГДР, – по мнению Маргериты Брентано, – есть ужасное упрощение. Третий рейх оставил после себя горы трупов, а ГДР – гору учетных карточек»[113].

Историк Бернд Фауленбах помог разрешить этот спор, предложив комиссиям по изучению истории и последствий диктатуры СЕПГ[114] практическое «правило кулака»[115], проясняющее место обеих диктатур в исторической иерархии:

Диктатуру СЕПГ недопустимо релятивизировать нацистской диктатурой.

Нацистскую диктатуру недопустимо тривиализировать диктатурой СЕПГ[116].

Между обеими диктатурами, несомненно, существуют большие различия, которые легко обобщить. Ядром нацистской идеологии стал элиминаторный антисемитизм, приведший к систематической дискриминации евреев и других нацменьшинств, а во время войны – к их депортации и уничтожению. Обратной стороной дискриминации был сильный упор на коллективизм этнически однородного немецкого национального сообщества, в котором индивидуальная воля приветствовалась и допускалась лишь в той мере, в какой она поддерживала коллектив и волю фюрера. Отсюда ясно, кто пострадал при этой диктатуре от государственного террора, а кто нет. Борцам сопротивления и диссидентам грозила опасность, тогда как остальное население оставлялось в покое и пользовалось многочисленными привилегиями и социальной поддержкой. В ГДР все было иначе: Стену охраняли снайперы, был правовой произвол и многочисленные репрессии, однако исторических преступлений против человечности, соизмеримых с Холокостом, не было. Если в нацистском государстве четко разделяли преступников, жертв (евреев), борцов Сопротивления и бенефициариев, то диктатура СЕПГ проводила между преступниками и жертвами невидимую границу. Государственный террор СЕПГ, движимой параноидальным стремлением удерживать граждан в правильном идеологическом курсе, оборачивался, как и в сталинские времена, против собственного народа. Вместо того чтобы сплотить и интегрировать население, государство создало огромную тайную систему слежки и доносительства, с помощью которой, однако, добилось прямо противоположного: углубления пропасти между конформистами, лояльными режиму, и диссидентами и, как следствие, раскола в обществе на преследователей и преследуемых, доносителей и жертв.

Два различных конца диктатуры: 1945 и 1989