Европейская мечта. Переизобретение нации

В Германии призыв вспомнить Первую мировую войну прозвучал как сигнал к пробуждению, ибо из общественного сознания Первая была целиком вытеснена и погребена под Второй мировой войной. Но этот призыв был охотно подхвачен, он породил многочисленные выставки, отклики в СМИ, исторические публикации, а главное, горячие дискуссии о вине за развязывание войны. Кроме того, возникло множество локальных инициатив, которые вернули забытое событие в его изначальный исторический контекст и мир жизненного опыта. Никто не предвидел такой «лавины воспоминаний» (Джей Уинтер)[108]. Особенно впечатляющим оказался мультимедийный проект «14 – Дневники Первой мировой войны»[109], который представил новый европейский взгляд на историю Великой войны. Проект предваряла длительная работа в архиве, где международная группа историков изучила больше тысячи дневников известных и малоизвестных современников Первой мировой войны и на основе свидетельств из первых рук создала многосерийный телефильм (с презентацией в интернете) – многоголосую аудиовизуальную историю отношений, адресовав ее разным поколениям. В дополнение к европейскому мемориалу президента Олланда, посвященному всем погибшим в Первую мировую войну, телесериал вернул в нашу память четырнадцать индивидуальных судеб представителей семи стран. Привлекший к ним внимание и сочувствие транснациональный проект позволил также понять и глубоко лично сопережить эти истории поколениям, для которых семейная коммуникативная память уже угасла[110].

Временной промежуток в сто лет – это не просто абстрактное число, он указывает на важную биологическую, социальную и культурную цезуру. По прошествии восьмидесяти – ста лет узы живой памяти постепенно размыкаются, и события возвращаются в архив истории. Вслед за Пьером Нора мы можем повторить: через три поколения социальная среда живых, воплощенных воспоминаний распадается и исчезает без следа, если эти воспоминания не инкорпорируются заново в особые «lieux» – места, знаки, символы и практики долговременной коллективной памяти. Говоря о Первой мировой войне, мы уже достигли этого временнóго порога, когда события обычно уходят в прошлое. Событие в этом случае становится значимым лишь для историка, если память вновь не подхватывается, не закрепляется и не реконструируется заново. Однако французский и британский примеры свидетельствуют и о другом: через сто лет нужно или приходится решать вновь, следует ли и каким образом установившуюся мемориальную практику прервать или продлить, обновить либо изменить. Если в первом случае политическая мемориальная практика переведена из национальных в транснациональные рамки памяти, то во втором память вновь утвердилась в собственно национальных рамках Содружества.

Юбилеи – это своего рода и тест Роршаха[111]. Действительно, в юбилейные 2014–2018 годы мы узнали много нового о европейской истории и памяти. Они актуализировали в нашем сознании европейские ценности и общие переживания, но также и разделяющие нас устойчивые страхи, травмы и различные цели. Потому что по прошествии ста лет историческая память подвергается проверке: ведь мы не только смотрим назад, на события прошлого, но и вперед, на будущее этой памяти, размышляем о ее значении, форме и долговечности. Потому что ориентация памяти на будущее есть нечто большее, чем просто ее сохранение и неизменность. Воспоминание нуждается в новой интерпретации события с учетом актуальной политической ситуации и общественных настроений в настоящем. Даже для существующей долгосрочной культурной памяти государства и нации должны постоянно переосмысливать мемориальные практики и вырабатывать новый консенсус как основу для будущего. Именно это происходило в юбилейные 2014–2018 годы. В настоящее время мы переживаем временной порог, когда память о Первой мировой войне заново открывается, перестраивается, перепроверяется, реконструируется, пересматривается и преобразуется для будущего. Разумеется, эти интерпретации и определения не единообразны.