Европейские негры

– Клара, рекомендую тебе г. Эриксена, живописца, пользующагося общим уважением за свой прекрасный талант. Мы познакомились у Блаффера, который просил г. Эриксена иллюстрировать мой перевод и он зашел ко мне поговорить об этом деле.

Клара взглянула на живописца; он не мог решить: радости или огорчения было больше в глазах её. – Я очень-рада видеть вас у батюшки, г. Эриксен, сказала она: – ему так редко случается говорить с людьми, которые могут сочувствовать его понятиям, что для него, конечно, очень-приятно ваше посещение.

– Клара, кушанье готово, накрывайте на стол, давайте обедать! закричал неугомонный мальчик.

– Извините, г. Штайгер, что я задержал ваш обед, сказал Артур, взяв шляпу: – но я избрал этот час потому, что он посвящается вами отдыху.

– Я не смею предлагать вам разделить наш обед, потому что он… слишком прост, можно сказать скуден; но вы, вероятно, кушаете гораздо-позже, и не откажетесь хотя посидеть вместе с нами, пока мы обедаем, сказал старик.

Артур, конечно, согласился, потому что ему хотелось поговорить с Кларою. И это желание удалось после обеда. Мальчик, понявший из разговоров, что новый гость умеет рисовать картинки, начал требовать, чтоб он нарисовал ему змею. Молодой живописец с удовольствием взял карандаш, чтоб иметь предлог продолжать свой визит. Старик-отец через несколько минут задремал, утомленный утреннею работою. Клара должна была иногда подходить к окну, у которого сидел Артур, чтоб останавливать детей, которые могли беспокоить посетителя.

– Клара, вы недовольны тем, что я здесь? сказал Артур, заметив, что теперь может говорить свободно.

– Я знала, что это будет, отвечала Клара.

– Но вы думали, что это будет не так скоро. И я не нарушил бы вашего запрещения быть у вас; но я должен был посетить вашего батюшку по делу, о котором он говорил вам.

– Да, знакомство с вами уже начинает приносить мне огорчение. Мои подруги заметили, что вы иногда дожидаетесь меня на театральном подъезде, когда мы садимся в карету после спектакля, и жестоко смеются надо мною, даже обижают меня; ведь за мною этого прежде не замечали; я держала себя так, чтоб нельзя было подумать ничего такого. Теперь говорят, что я притворщица, что я хуже всех. Да, вижу я, начинает сбываться то, что предсказывал мне наш лакей. Он товарищ батюшки по школе, и любит меня. Когда он однажды заметил вас, он привез меня домой последнюю, высадив по домам всех; отослал карету, остался со мною на лестнице и долго, долго говорил мне, что из этого будет. Да, он говорил правду: вот уж его слова сбываются. «Сначала» говорил он, «вы будете поджидать меня на улице, и не так часто, потом чаще, и наконец каждый день». Это так и было. «Потом» говорил он, «вы под каким-нибудь предлогом проникнете в нашу квартиру – и потом… потом я буду много плакать, вечно плакать». Боже мой, защити меня!

И, закрыв лицо руками, бедная девушка ушла в другую комнату и долго плакала. Артур, взволнованный словами её, в которых так много было правды, задумчиво опустил голову на стол, и малютка, брат Клары, пользуясь тем, что гость выпустил из-под руки бумагу, схватил этот лист с огромною, страшною змеею и начал кричать и прыгать от восторга, что ему нарисовали такую славную змею. Отец проснулся на этот шум, и должен был любоваться на удивительную змею.

Живописец, простился с добродушным стариком и, сходя по лестнице, думал: «При первом же посещении – заставить плакать и нарисовать змею – дурные предвещания! Впрочем, что за вздор, можно ли быть так суеверну?»

А пока Артур сидел у Штайгера, девица Эмилия Вундель долго занималась на лестнице выбиванием платья и книг, но молодой человек не являлся на лестнице. Наконец пришла домой Клара, и тогда девица Эмилия покинула свою позицию и, хлопнув дверью, проворчала: «Ну, да! жди вот! Известная история! А старая дура (это относилось к заботливой матери) выдумала, что не к ней, а к её отцу! Ну, Клара, хороша же ты! Я, признаюсь, всегда от тебя этого ожидала. Сначала все делала потихоньку, а теперь бросила всякий стыд! Да и чего ждать от танцовщицы?»

III. Репетиция живых картин