Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия

Аналогичные черты были характерны для самосознания всего европейского дворянства в XVI–XVIII вв.[595] И все-таки польская шляхта своим гонором, национальной мегаломанией и «сословным расизмом» (термин, предложенный Зайончковским) выделялась на этом фоне. Специфическая идеология и образ жизни, система ценностей и жизненных установок, выросшая на почве сословного самосознания шляхты и того исключительного положения, какое оно занимало в Речи Посполитой, получили наименование «сарматизм»[596]. Логическим центром идеологии сарматизма был этногенетический миф о происхождении польской шляхты от сарматов, завоевавших в незапамятные времена славянское население польских земель. К этому мифу приплетали ряд других, составивших вместе совершенно уникальный комплекс представлений, запечатленных практически во всех проявлениях польской шляхетской культуры XVII–XVIII вв. Среди мифологем шляхетского социального самосознания — миф шляхетского равенства, особой шляхетской доблести и политической ответственности, миф о жизненной важности польского хлеба и польского шляхетского фольварка для существования Западной Европы, миф об особом историческом призвании поляков как защитников Европы от турецкой опасности, миф о рыцарственности польского шляхтича и одновременно миф о шляхтиче — добродетельном земледельце.

Среди всех этих мифологем особо стоит выделить представление о полном равенстве всех польских дворян. Оно имело громадное значение и для консолидации польского шляхетского сословия, и для политической жизни, и для дестабилизации польского государства. Этот миф выражался не только в сеймовых декларациях и публицистических декларациях, подобных той, какую оставил Ст. Ожеховский в середине XVI в.: «Равенством поляки превзошли все иные королевства: нет в Польше никаких князей, ни графов, ни княжат. Весь народ и вся масса польского рыцарства включается в это слово — «шляхта»[597]. Ему сопутствовал и особый стиль общения в шляхетской среде, принимавший иногда совершенно неожиданные формы. Например, зажиточный пан имел право подвергнуть служащего у него шляхтича телесному наказанию. Но экзекуция осуществлялась крестьянами, и ради обережения достоинства шляхты был разработан целый ритуал ее битья. Шляхтича секли на специальном ковре, без брани, обращаясь к нему не на «ты», а «пан». Дабы отразить существующую в обществе реальную иерархию и в то же время не ущемить ничьего достоинства, был принят особый церемониал жестов при встречах и прощаниях. Иерархия приветственных поцелуев простиралась от поцелуя в щеку, в плечо, в руку, в локоть, в живот — вплоть до падения ничком пред приветствуемым[598]. Однако, как только дело доходило до хотя бы мельчайших перемен в официальной идеологии или терминологии, шляхетские сеймики начинали кипеть и бурно протестовать. Так было в 1699 г., когда шляхта обнаружила, что в сеймовой конституции 1690 г. по недосмотру проскользнуло выражение «меньшая шляхта», в чем было усмотрено покушение на шляхетскую «aequalitas»[599]. Так было в начале XVII в. во время выступления дворянства против короля («рокош Зебржидовского»), когда один из шляхетских полемистов корень начавшегося кризиса узрел в приобретении некоторыми магнатами графских титулов от Габсбургов или римских пап. Он ясно выразил присущую всей польской шляхте резкую неприязнь ко всякому титулованию, написав: «Иностранные титулы противны польским законам и вредны шляхетскому сословию Польши и соединенных с нею земель. Такие титулы уничтожают равенство шляхетского сословия, каковое имеет первенство в Польше»[600]. П. Мышковский, получив от папы Климента VIII титул маркграфа, а до этого включенный в герб мантуанских Гонзага, навлек на себя бурю ненависти: «Ты стремился к иноземным титулам, по своей амбиции пренебрегая шляхетским достоинством, и оскорбил его своими развратными желаниями, поставив итальянского пса выше десятка польских шляхтичей… Получив их, ты, иноземец, стал еще больше унижать шляхетство, попирая наш народ, его старые обычаи и законы»[601].