Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия

Последний легальный канал проникновения в шляхетство исчез в 1578 г., когда сейм отнял у короля право аноблирования[580]. Но, видимо, самым непосредственным результатом такого решения было учащение случаев незаконного приобретения шляхетства. Поэтому сейм 1601 г. вынужден был вернуться к этому вопросу и принять специальное постановление «о новой шляхте»: «Появилось очень много новой шляхты и прибывает ее разными путями все больше… Противодействуя этому, мы постановляем на будущие времена, что ни мы, ни наши потомки не должны принимать… в шляхетство никого, кроме тех, кто был рекомендован нам сенатом и земскими послами (а в армии — гетманом) за значительные заслуги перед Речью Посполитой… Добавляем также, что ничьего подданного вопреки воле наследственного пана мы не допустим в шляхтичи»[581]. Однако налоговое постановление сейма 1626 г. стало показателем бессилия сейма и невозможности остановить процесс проникновения плебеев в ряды шляхты. Фактически, он примирился с «новой шляхтой», попробовав возложить на нее дополнительные налоги[582]. Борьбу с узурпаторами, как мы видели, продолжил Валериан Неканда Трепка, но один в поле не воин… Только 4 из 2500 записей о нагане шляхетства, изученных И. Матушевским, содержат заключение, что обвиненный не смог доказать своего шляхетства[583].

Во второй половине XVII — первой половине XVIII в. шляхта пыталась продолжить борьбу за чистоту своих рядов. В дело, как показал О. Бальцер, включились и сеймики, постановления которых требовали не допускать вообще никаких аноблирований. Характерно в этом отношении решение Добжинского сеймика 1710 г.: «…таким образом, послы не должны позволить допущения к шляхетству никого из числа плебеев, каким бы заслуженным он ни был»[584]. В 1669 г. в ответ на многочисленные аноблирования 1659 и 1662 гг. воскрешается особый институт — скартабелят, или неполное шляхетство, согласно которому отныне аноблированные не получали полного объема шляхетских привилегий и не имели права вплоть до третьего поколения занимать должности и участвовать в посольствах[585]. Шляхетские законодатели опирались в этом якобы на статуты Казимира Великого. О. Бальцер ясно показал, что это явное юридическое недоразумение, поскольку термин «скартабелят» в статутах Казимира применялся не к шляхте[586]. Вряд ли это недоразумение можно считать простодушной ошибкой польских шляхетских юристов. Как бы то ни было, и это законотворческое изобретение не могло остановить социальной мобильности в польском обществе. Несмотря на реальную неопределенность границ шляхетского сословия, не только объективно, но и субъективно оно противостояло остальной части общества и занимало доминирующие позиции в экономической, политической, социальной и культурной жизни. Эта субъективная исключительность ярко запечатлена в шляхетском самосознании. Оно отразилось и в тех текстах, которые мы приводили выше. Видимо, прав был А. Зайончковский, когда писал, что шляхетство рассматривалось как некий харизматический дар и что ему придавали едва ли не сакральное значение[587]. М. Рей считал, что «истинное шляхетство — это какая-то чудесная сила, гнездо добродетелей, славы, всякой значительности и всякого достоинства»[588]. Истинный шляхтич по рождению как бы мистически наследует весь возможный спектр добродетелей, и прежде всего таких, как prudentia, temperantia, fortitudo, justitia[589]. «Добродетель — прекрасный, величайший и наипервейший герб шляхетства, а благородная кровь предков и родителей — великолепное украшение и достоинство этого герба… И такова уж природа шляхтича, что он становится еще больше способен к правлению, если его рождение дополняется добродетелью»[590]. Поэтому всячески нужно оберегать чистоту шляхетской крови, которая, по мнению того же М. Рея, должна быть благородной, древней и чистой[591]. А отсюда и слова Ст. Ожеховского: «Польша брезгует бюргером (мещанином)»[592].

Шляхетство придавало его обладателю как бы особое психофизиологическое состояние, и даже внешне своим физическим обликом, силой и красотой шляхтич был несхож с плебеем. Дух и тело, умственные и физические способности, добродетель и сила находили в нем, как думали шляхетские идеологи, гармоническое соединение[593]. Один из публицистов Речи Посполитой писал: «Польский шляхтич от природы обладает всеми талантами и добродетелями, и никто в целом мире не может с ним сравниться»[594]. Даже недостатки шляхтича рассматривались как продолжение его достоинств, некий преизбыток сил и способностей, дарованных ему Богом.